Биографический метод в социологии

Биографический метод в социологии

БИОГРАФИЧЕСКИЙ МЕТОД В СОЦИОЛОГИИ

Курсовая работа

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Глава I.    СУЩНОСТЬ БИОГРАФИЧЕСКОГО МЕТОДА

        1.1.   Определение биографического метода в социологии

1.2.   Истоки биографического метода в социологии

Глава II.  СБОР И ОБРАБОТКА БИОГРАФИЧЕСКИХ ДАННЫХ

         2.1.  Сбор биографического материала

2.2.  Анализ и интерпретация биографического материала

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

ВВЕДЕНИЕ

Биографический метод имеет очень много общего с методом включенного наблюдения и по сути является еще одной разновид­ностью этнографического подхода к «анализу случая». Отличием биографического метода можно считать большую сфокусирован­ность на уникальных аспектах истории жизни человека (иногда — группы, организации) и на субъективном, личностном подходе к описанию человеческой жизни, карьеры, истории любви и т. п, В центре внимания социолога здесь оказывается документальное или устное описание событий с точки зрения самого «случая», то есть те сведения, которые в медицине называют субъективным анамнезом. Как и метод включенного наблюдения, биографический метод имеет «этнографические» корни. Культурные антропологи и историки часто опирались (и опираются) на «устные истории» или дневниковые записи и мемуары, когда им приходится изучать соот­ветственно «доисторические», не имеющие письменной традиции сообщества либо «закулисные» политические механизмы. Еще оче­виднее тот вклад, который внесли в развитие биографического ме­тода документальная журналистика и мемуаристика. (Достаточно вспомнить о столь раннем примере использования сравнительно-биографического метода, как «Жизнеописания» Плутарха.)

Цель настоящей курсовой работы – выработать полное и систематизированное представление об истоках, идейных предпосылках и конкретных применениях биографического метода в социологии.

Глава I.  СУЩНОСТЬ БИОГРАФИЧЕСКОГО МЕТОДА

1.1. Определение биографического метода в социологии

Биографические данные в социологии — это основной источ­ник детальных и мотивированных описаний «истории» отдельной личности. И значимые социальные связи, и мотивы действий по­лучают здесь убедительное освещение «с точки зрения деятеля». Чаше всего источником биографических данных становятся лич­ные документы (мемуары, записки, дневники и т. п.) либо матери­алы интервью и бесед.

Лишь в очень редких случаях исследователь имеет дело с жиз­неописанием, включающим в себя все события «от первого крика до последнего вздоха». Обычно основное внимание уделяется кон­кретным аспектам или стадиям жизни — карьере, межличностным отношениям и т. п. Некоторые авторы даже предлагают взамен широко употребляемых терминов «биографический метод» или «история жизни» использовать термин «история отдельного слу­чая» («individual case history»), подчеркивающий избирательный, селективный характер жизнеописания1.

В социологии «истории жизни» чаще всего использовались для изучения социальных меньшинств — тех групп, которые довольно трудно поддаются пространственной и временной локализации (и, следовательно, менее доступны для масштабных выборочных об­следований).

1.2. Истоки биографического метода в социологии

В 1920-40-х гг. биографический метод широко применялся представителями Чикагской школы. Так, например, в 1920-е гг. чи­кагский социолог К. Шоу изучал подростковую преступность, используя написанные по его просьбе автобиографические заметки юного правонарушителя, дополненные полицейскими и судебны­ми документами, результатами медицинских освидетельствований и т. п. Всю совокупность этих данных он рассматривал как «исто­рию случая».

Первой собственно социологической работой, «узаконившей» использование личных документов, писем и автобиографий в ана­лизе социальных процессов, стала опубликованная в 1918-1920 гг. книга У. Томаса и Ф. Знанецкого «Польский крестьянин в Европе и в Америке». Один из томов этой книги составила автобиография польского эмигранта Владека, описавшего свой путь из провинци­ального Копина в Чикаго. Этот путь включил в себя и учебу в дере­венской школе, и работу помощником в лавке, и выезд в Германию в поисках заработка, предшествовавшие эмиграции в США. Томас и Знанецки первыми выступили с обоснованием использования биографического метода в рамках интерпретативного подхода в со­циологии. Они полагали, что социальные процессы нужно рассматривать как результат постоянного взаимодействия сознания личности и объективной социальной реальности. В этом взаимодействии личность и «ее» определения реальности выступа­ют и как постоянно действующий детерминант, и как продукт со­циального взаимодействия. Следовательно, изучение сознания и са­мосознания — необходимое условие анализа социального мира. Кроме того, Томас и Знанецки предполагали, что исследование, базирующееся на «историях жизни», позволит выйти к более ши­роким обобщениям, касающимся социальных групп, субкультур, классов и т. п.

Н. Дензин дал одно из самых популярных определений биогра­фического метода (метода «историй жизни», «жизнеописаний»): «...биографический метод представляет переживания и определе­ния одного лица, одной группы или одной организации в той фор­ме, в которой это лицо, группа или организация интерпретируют эти переживания. К материалам жизненной истории относятся лю­бые записи или документы, включая "истории случая" социальных организаций, которые проливают свет на субъективное поведение индивидов и групп. Такие материалы могут варьировать от писем до автобиографий, от газетных сообщений до протоколов судебных заседаний».

Предположение о необходимости учета «перспективы деятеля», его смыслового горизонта и определения ситуации играет ведущую )оль при использовании биографического метода. Так как целью здесь в конечном счете оказывается понимание тех или иных ас-гектов «внутреннего мира» субъекта, необходимым становится и 1редположение о том, что исследуемые располагают достаточно сложной структурой субъективного опыта и способны отделить собственный «образ Я» от образа окружающего мира, способны«воспринять себя в качестве активного субъекта своей собственной истории жизни, отличного от социального мира».

Следующая фундаментальная особенность биографического метода — его направленность на воссоздание исторической, раз­вернутой во времени перспективы событий. Используя биографи­ческий метод, социолог становится в некотором роде социальным историком. История социальных институтов и социальных измене­ний здесь раскрывает себя через рассказы людей об их собствен­ной жизни. Это открывает дополнительные возможности для пересмотра «официальных» версий истории, написанных с позиций властвующих классов и групп, и сопоставления этих версий с ос­нованным на повседневном опыте знанием социальной жизни, ко­торым располагают непривилегированные и «безгласные» соци­альные группы. «Кто говорит и кого слушают — это политические вопросы; факт, становящийся особенно очевидным, когда голос получают люди, обладающие низким статусом и властью».

Вот, например, как описывает свои отношения с начальством женщина-работница, проинтервьюированная Дж. Уитнер в ходе исследования «биографии» игрушечной фабрики в Чикаго (эта ра­бота, кстати, может служить примером использования биографи­ческого метода в исследовании организаций):

«Один мастер — он прежде служил лейтенантом или еще кем-то там в армии — все время доводил работавших на его участке контролеров качества до слез, потому что он кричал на них, и они расстраивались. (Вопрос: почему он кричал на них?) Потому что они отказывались что-нибудь делать, а он не терпел, чтобы кто-то отказывался на его участке, и мы ту­шевались. Он накричал на меня. Я сказала ему, что мне напле­вать. Тогда он побежал к начальству, чтобы пожаловаться, что я вела себя непочтительно. Он хотел от меня объяснительной. Но разве кто-то не покрикивал на меня? Я не собака».

Особое внимание проблеме предоставления права голоса «без­гласным» уделяет традиция символического интеракцгюнизма.. Здесь эта проблема рассматривается не столько в политическом, сколько в теоретическом аспекте. Предполагается, что во всяком обществе существует определенная «иерархия правдоподобия» в производ­стве и распространении значений и социального знания. Те, кто находятся на «верхнем этаже» этой иерархии, имеют преимущество в формулировке правил, используемых для приписывания смысла действиям и определения ситуации. В результате кто-то диктует правила и нормы в соответствии со своими интересами, а кто-то, также следуя своим интересам, нарушает эти правила и нормы, оказываясь в положении аутсайдера, маргинала или преступника. Если социолог принимает одну, господствующую точку зрения при описании фрагмента социальной реальности, он заведомо игнори­рует те интересы, знания и смыслы, которые определяют поступки другой стороны. Биографический подход с точки зрения символи­ческого интеракционизма увеличивает шансы исследователя в по­нимании нестандартных или «отклоняющихся» от общепринятого смысловых перспектив, хотя именно в этом случае его нередко об­виняют в одностороннем или тенденциозном анализе:

«Когда мы обвиняем себя или коллег-социологов в необъектив­ности? Я думаю, что рассмотрение типичных примеров показало бы, что эти обвинения возникают — если обратиться к одному важ­ному классу таких случаев, — когда исследователь оказывает сколь­ко-нибудь серьезное доверие перспективе подчиненной группы в некоем иерархическом отношении, В случае девиантов таким иерар­хическим отношением оказывается отношение морали. Здесь в по­ложении превосходства оказываются те участники отношения, ко­торые представляют силы официальной и одобряемой морали, а Подчиненными становятся те, кто якобы нарушил эту мораль... (другими словами) обвинения в предвзятости, относящиеся к нам или к другим, провоцируются отказом проявлять доверие и почте­ние к сложившемуся статусному порядку, где право быть услышан­ным и доступ к истине распределены неравномерно». Естественно предположить, что направленность биографичес­кого метода на то, чтобы представить субъективный опыт деятеля через его собственные категории и определения, требует какого-то переосмысления критериев объективности исследования. Дейст­вительно, социолог здесь должен прежде всего определить, какова «собственная история», личная трактовка субъекта. То, как субъект сам определяет ситуацию, в данном случае важнее, чем  то, какова ситуация «сама по себе». Эта «собственная история» может и должна быть дополнена сведения­ми о том, как определяют ситуацию другие участники. Сопостав­ление точек зрения и сведений, полученных с помощью разных ме­тодов и (или) из разных источников, позволяет полно и достаточно объективно воссоздать не только внешнюю картину событий, но и их субъективный смысл для участников. Такой тип исследователь­ской стратегии в социологии принято обозначать как множествен­ную триангуляцию*. (Термин «триангуляция» призван подчеркнуть сходство со способом определения удаленности или месторасполо­жения некоторого объекта, используемым в геодезии или радиопе­ленгации.) Множественная триангуляция помогает в анализе раз­личающихся определений ситуации, относящихся к одним и тем же элементам опыта.

Глава II.  СБОР И ОБРАБОТКА БИОГРАФИЧЕСКИХ ДАННЫХ

2.1.  Сбор биографического материала

Любой устный или письменный рассказ субъекта о событиях его жизни может рассматриваться в качестве биографического ма­териала. При определенных условиях для воссоздания «истории жизни» могут использоваться и вторичные источники — мемуары других лиц, письма, официальные документы и т. п. Например, если обратиться к исследованиям «истории жизни» организаций,  К. Литлер изучал трудовые отношения в двух британских компаниях в 1930-е гг. Интервьюирование профсоюзных активистов, участво­вавших в событиях того времени, было дополнено материалами архивов этих компаний и газетными сообщениями, касавшимися тру­довых конфликтов, которые там происходили. В недавнем совмес­тном исследовании британских и российских ученых изучалась, в частности, кадровая политика на предприятиях разного типа («не­благополучных», «благополучных», «новых»). Помимо анализа до­кументов кадровой и экономической статистики использовались полуструктурированные интервью работников предприятий, ос­новной темой которых стали трудовые биографии респондентов (всего было проведено 260 интервью на 12 предприятиях).

Важно, однако, различать биографические (автобиографичес­кие) истории и так называемые устные истории. Устная исто­рия — это фактуально точное воссоздание определенных истори­ческих событий. В ее фокусе — не субъективный опыт деятеля, а историческое знание о событиях, процессах, движущих силах и причинах. Устные истории, рассказанные участниками событий, ис­пользуются для накопления такого исторического и фактического знания. Историческое знание «с точки зрения очевидца» необходи­мо, например, антропологу, стремящемуся воссоздать историю раз­деления труда между соседними племенами или историю вражды между кланами. Историк — представитель школы «Новой социаль­ной истории» также сможет использовать устные истории, напри­мер, описывая бурные политические изменения «снизу» как изме­нения повседневной жизни простых людей.

В социологии принято различать три основных типа «историй жизни»: полные, тематические и отредактированные.

Полная «история жизни» в идеале очерчивает весь жизненный опыт субъекта — от колыбели до могилы (что само по себе не тре­бует большого объема и степени детализации).

Тематическая «история жизни» отличается от полной тем, что она относится преимущественно к одной стороне или фазе жиз­ненного цикла субъекта. Например, Э. Сазерленд написал книгу о профессиональной карьере «вора в законе», который выступил в качестве соавтора произведения. Сазерленд подготовил опрос­ник, позволивший структурировать письменный рассказ своего соавтора, провел ряд дополнительных интервью и прокомменти­ровал получившуюся «историю жизни». Однако он не использо­вал никакие дополнительные источники.

Отредактированная «история жизни» может, вообще говоря, быть и полной, и тематической. Ее основная особенность — веду­щая роль социолога-интерпретатора, явно организующего биогра­фический материал в соответствии с теоретической логикой, изби­рательно редактирующего и интерпретирующего исходный рассказ (или рассказы) субъектов для того, чтобы ответить на поставлен­ные в исследовании вопросы. Нередко множество отредактиро­ванных «историй жизни» становятся иллюстративным или дока­зательным материалом в теоретическом по сути исследовании. Примером может служить знаменитая работа И. Гофмана «Стиг­ма». Под «стигмой» здесь понимается свойство (атрибут), рассмат­риваемое как порочащее, неуместное для представителя опреде­ленной социальной категории и отличающее его от социально определяемой «нормы» (например, значительный физический де­фект, моральное «уродство» наподобие алкоголизма, принадлеж­ность к «не той» расе и т. п.). Так, в главе, посвященной типам «духовной карьеры» стигматизированных людей, Гофман исполь­зует десяток различных автобиографических источников, мемуа­ров, «жизненных историй», чтобы показать, как влияют на личност­ную идентичность время и обстоятельства осознания субъектом своей стигмы, ее очевидность для окружающих и т. п. Субъектами «жизненных историй» здесь оказываются и человек, заболевший в юности полиомиелитом, и профессиональная проститутка, и сле­пая девушка, и гомосексуалист.

Основными источниками биографических данных, как уже го­ворилось, служат, помимо опросов и интервью, публичные и част­ные архивные материалы.

Интервью, опросники и дословные записи устных сообщений неизменно играют ведущую роль в получении значимых для социо­логии «историй жизни». Их применение гарантирует релевантность получаемых сведений той теоретической проблеме, которая стоит перед социологом (хотя эта «социологическая релевантность», по мнению некоторых, достигается ценой меньшей спонтанности и непосредственности изложения). Процедуры интервьюирования и опросники, используемые в этом случае, по сути, отличаются от традиционных для социологии лишь тем, что они отчетливо струк­турированы временной перспективой человеческой жизни как цело­го. Опросник, или «биографический путеводитель», используемый при интервьюировании, позволяет субъекту упорядочить свой рас­сказ и уделить достаточное внимание всем фазам жизненного цикла (детство, юность и т. п.) и всем сферам жизненного опыта (семья, карьера и т. п.), которые значимы для него и (или) интересуют соци­олога. Помимо того, что биографический опросник или краткий те­матический путеводитель позволяют не позабыть или не пропустить существенные сведения, они полезны и самому исследователю как средство отчетливой и явной операционализации тех понятий, кото­рые он собирается использовать в теоретическом анализе.

Заметим здесь, что нередко биографический материал собира­ется в ходе вполне традиционного выборочного обследования. В большинстве случаев выборка такого исследования представляет какую-то возрастную когорту или профессиональную группу. Ра­зумеется, исходя из практических соображений стоимости широ­комасштабного интервьюирования и доступности «редких» сово­купностей, исследователи чаще всего ограничиваются квотной выборкой. Например, в осуществленном в 1970-е гг. ис­следовании социальных изменений в канадской провинции Квебек было собрано 150 биографических интервью тех, кто начинал свою профессиональную карьеру в 1940-е гг.

Даже в тех случаях, когда социолог проводит серию глубинных («клинических») интервью без использования жесткого плана бе­седы или «путеводителя», он ориентируется на какую-то совокуп­ность теоретически значимых тем, пунктов беседы и постоянно возвращается к их обсуждению. В качестве примера мы можем ис­пользовать известную работу «отца-основателя» этнометодологии Г. Гарфиикеля, посвященную анализу «индивидуального случая» изменения полового статуса. Основной эмпирический материал здесь — это многочисленные интервью Агнессы, девятнадцатилет­ней девушки, рожденной и воспитывавшейся до 17 лет как мальчик и сознательно решившей сменить пол. Агнесса к моменту поступ­ления в университетскую клинику уже два года жила в облике де­вушки и успешно скрывала от окружающих свой секрет. По ее собственным словам и некоторым косвенным данным, она всегда хотела стать нормальной женщиной и ощущала себя девушкой, рас­сматривая свои нормальные мужские гениталии как «злую шутку природы», превратность судьбы. С точки зрения генетики, анато­мии и эндокринного статуса, Агнесса представляла собой редкий случай «чисто гормональной» (тестикулярной) феминизации в под­ростковом возрасте: физиологически и анатомически нормальные мужские органы соседствовали с вполне отчетливыми женскими вторичными половыми признаками, и внешне, для неосведомлен­ных наблюдателей, Агнесса выглядела как привлекательная юная девушка. Конечно, Гарфинкеля интересовал не сам по себе «меди­цинский случай». Его интересовала та тонкая социальная «работа», направленная на достижение и сохранение избранного сексуально­го статуса, которую приходилось осуществлять Агнессе. Любая ошибка, нарушение нормативных ожиданий окружающих, откло­нение от «социально-понятных» ролевых моделей привели бы Аг­нессу к краху ее идентичности и к полной маргинализации. Однако Агнесса не только «управилась» с необходимостью вести обычный, социально-принятый образ жизни молоденькой девушки, иметь подруг и поклонников и т. п., но и добилась сложной хирургической операции, которая позволила избавиться от мужских генита­лий и обрести — средствами пластической хирургии — «мини­мальный анатомический набор», необходимый, чтобы стать «обыч­ной женщиной» (конечно, лишенной собственно репродуктивной функции). Именно сложная «жизненная история» Агнессы дала возможность проанализировать те механизмы конструирования и поддержания «правильного», рационального и «объяснимого-с-точ-ки-зрения-других-людей» статусно-ролевого поведения, которые в повседневной жизни «нормальных» мужчин и «нормальных» жен­щин не осознаются и действуют автоматически.

Гарфинкель в беседах с Агнессой постоянно обращался к тем темам («пунктам») ее биографии, которые позволяли пролить свет на определенные теоретические проблемы: «наивное» восприятие разделения полов как однозначного, абсолютного и морально-на­груженного порядка вещей; идентификация сексуального статуса посредством культурно-детерминированных знаков отличия, вос­принимаемых в обыденном сознании как естественные, и т. п. Од­ной из тем, интересовавших исследователя, была тема ретроспек­тивного конструирования личностью согласованной с избранным статусом автобиографии: все события, поступки, атрибуты, отноше­ния прежней жизни Агнессы, воспитывавшейся в качестве мальчи­ка, последовательно интерпретировались ею как история «ошибоч­но воспринимавшейся окружающими в качестве мальчика» девочки. Разумеется, такая автобиография была не лишена каких-то пропус­ков и труднообъяснимых фактов, но в главном отличалась незау­рядной согласованностью: «Уже сама выраженность преувеличе­ний в ее женской биографии, в описании маскулинности ее друга (за которого Агнесса собиралась выйти замуж), "бесчувственнос­ти" ее мужских гениталий и т. п. представляет постоянно подчер­киваемую черту: последовательно женскую идентификацию».

Случай Агнессы, проанализированный Гарфинкелем, еще раз демонстрирует те трудности в оценке объективности данных, кото­рые возникают при использовании биографического метода: любые искажения фактов здесь могут оказаться и результатом их намерен­ного сокрытия, и вполне «искренним» механизмом защиты личнойсамотождественности (то есть неотъемлемой частью реального «образа Я»), и результатом простой неосведомленности.

Так, Гарфинкель отметил, что Агнесса поразительно мало знала о мужской гомосексуальности и при неоднократных попытках обсуж­дения этой темы, несмотря на явный интерес и эмоциональность вос­приятия разговора, просто не могла объяснить, как она воспринимала признаки гомосексуальных интересов у других мальчиков. Она также отказывалась провести какие-либо сравнения между собой и гомосек­суальными мужчинами либо трансвеститами, хотя легко и охотно со­поставляла свой статус со статусами нормального мужчины или нор­мальной жешцины. Исследователь был лишен возможности услышать рассказы других участников событий, однако добросовестно зафикси­ровал особое мнение одного из урологов, не участвовавших непосред­ственно в лечении Агнессы. Этот человек полагал, что решение об операции было медицинской и этической ошибкой, результатом мис­тификации, ссылаясь на весьма неоднозначные медицинские призна­ки и даже на то, что у случайно встреченного им жениха Агнессы была отнюдь не мужественная внешность.

Изрядно времени спустя, когда исследовательский проект был успешно завершен, книга Гарфинкеля находилась в печати, а быв­шая пациентка уже более пяти лет вела активную жизнь молодой, привлекательной и сексуально-благополучной женщины, Агнесса посетила ученых и сообщила, что никогда не имела абсолютно ни­каких биологических дефектов, которые вели бы к феминизации в подростковом возрасте. Просто с 12 лет она тайно принимала эст­рогены (женские половые гормоны), прописанные ее матери после серьезной хирургической операции.

К частным архивным материалам, используемым при изуче­нии «истории жизни», относят преимущественно личные записи и документы. Основной тип частного документа — это автобиогра­фия. (К автобиографиям относятся и те детальные жизнеописания, которые создаются по просьбе исследователя.) Существуют замет­ные различия между автобиографией, написанной в расчете на дальнейшую публикацию, и автобиографией, обращенной лишь к узкому кругу близких. Если в первом случае преимуществом явля­ется большая фактическая: достоверность и «читабельность» изло­жения, то во втором обычно имеет место высокая степень раскрытия личного отношения к пережитому, особое стремление мотиви­ровать совершенные выборы и поступки.

Как и основанные на автобиографических сведениях «истории жизни», сами автобиографии могут быть разделены на полные, тематические и отредактированные. Тематические автобиогра­фии, в отличие от полных, ориентированы на определенную сферу личного опыта или период жизни (ср., например: «Моя жизнь в искусстве» и «Подлинная история моей жизни»).

Достоинство автобиографий — большая достоверность в опи­сании личностной «подкладки» событий. Однако нужно всегда помнить о том, что автобиография — это реконструированная субъектом в определенный момент жизни история. Здесь особен­но вероятны смещения и ошибки, вызванные и стремлением раци­онально мотивировать любой поступок с точки зрения «сегодняш­него» мировосприятия, и необходимостью придать повествованию некоторую литературную форму. Методологическая триангуляция, о которой говорилось выше, становится единственным средством достижения достоверности и объективности при анализе «историй жизни», основанных на автобиографических данных. Иными сло­вами, автобиографические данные должны интерпретироваться в контексте сведений, полученных из иных источников.

К частной архивной документации относятся также дневники, частные записи, мемуары, личные письма, записи разговоров и т. п. Дневник и мемуарные записки иногда трудно различимы: можно считать, что мемуары в целом отличает более безличный стиль из­ложения и необязательность линейного и упорядоченного описа­ния сменяющих друг друга во времени событий. Повышение дос­товерности «историй жизни», основанных на такого рода личных (иногда говорят «экспрессивных») документах, как дневниковые и мемуарные записи, требует, как и в ранее описанных случаях, при­влечения дополнительных источников, использования специальных приемов критического анализа (в том числе критической оценки экспрессивного документа как исторического источника, как лите­ратурного текста и т. п.). Важным подспорьем здесь могут оказать­ся и не столько экспрессивные, сколько функциональные личные документы — расписания, черновики, планы работы, записи фи­нансовых поступлений и расходов. Личные письма также могут рассматриваться как важный ис­точник биографических данных. Письмо может рассказать доста­точно важные вещи не только об его авторе, но и о получателе и взаимоотношениях между первым и вторым. И стиль, и способ из­ложения, и частота переписки могут быть столь же информативны, как и собственно содержание письма. К сожалению, современная социология довольно мало внимания уделяет этому типу личной документации, хотя литературоведение и история дают немало при­меров использования личной переписки в качестве полезного ис­точника данных.

Важным дополнительным источником биографических данных являются также официальные архивные документы: записи актов гражданского состояния (рождения, смерти, браки), правитель­ственные документы, данные социальной статистики, архивы по­литических, общественных организаций и административных ор­ганов. В ведомственных архивах могут быть обнаружены важные биографические документы, связанные, в первую очередь, с про­фессиональной карьерой: личные листки по учету кадров, сведе­ния о наградах и взысканиях, характеристики. Большой интерес представляет документация медицинских учреждений, органов юриспруденции, однако в этом случае необходимо принимать во внимание и существующие обычно жесткие ограничения на дос­туп к таким источникам, и этические соображения.

2.2.  Анализ и интерпретация биографического материала

В начале этой главы мы говорили о том, что «истории жизни», биографический метод — это, по сути, разновидность этнографи­ческого метода, имеющая дело с анализом «индивидуального слу­чая». Поэтому нам нет нужды детально обсуждать возможности анализа и интерпретации этнографических данных, рассмотренные в главе, посвященной включенному наблюдению. Все, что было сказано об интерпретативном подходе, аналитической индукции, типах понятий и требованиях к валидности, в полной мере приме­нимо и к биографическому методу. Здесь мы остановимся лишь на тех проблемах, которые возникают в связи с «индивидуальной» природой биографических данных.

Применение причинных моделей к анализу «историй жизни» требует использования процедур аналитической индукции. Роль негативных, опровергающих примеров в этом слу­чае особенно существенна: обобщения, построенные на несколь­ких «историях жизни», могут быть уточнены, дополнены или оп­ровергнуты лишь при сопоставлении с новыми, отобранными по теоретически-релевантным признакам, случаями. Излишне гово­рить о необходимости обоснования «типичности», репрезентатив­ности отобранных для изучения индивидуальных случаев. Здесь применимы идеи теоретической выборки, рассмотренные в главе о включенном наблюдении. Например, в исследовании изменения семейных взаимоотношений и циклов семейной жизни16 сбору «ис­торий жизни» предшествовал детальный анализ доступных де­мографических данных о межклассовых и поколенческих разли­чиях по таким параметрам, как размер семьи, время рождения самого младшего ребенка и его отделения от родительской се­мьи и т. п. В результате исследователи сочли возможным ограни­читься 130 биографическими интервью с мужчинами и женщина­ми, рожденными в конце 1890 — начале 1900-х гг. в канадском городке Гамильтон (Онтарио) и его окрестностях. Квотная выбор­ка репрезентировала три типичные социальные группы — городс­кой средний класс, городских рабочих и фермеров.

Те соображения, которые ранее были высказаны применитель­но к внешней и внутренней валидности этнографических данных, применимы и к «историям жизни». В целом биографический метод особенно уязвим для критики, указывающей на наличие таких угроз внутренней валидности, как субъективные смещения и историческая эволюция субъектов. Все респонденты, рассказывающие свои «жизненные истории», анализируют свое прошлое (и предугадывают будущее) с точки зрения конкретного, «вот этого», момента своего личностного развития, обычно стремясь дать социально-одобряемую и согласованную картину жизни как целого. К тому же социолог должен помнить о том, что сама форма биографического повествования — литературная по сути и кор­ням— подталкивает субъекта к использованию популярных био­графических канонов, расхожих «сценариев» (например, «история успеха», «рассказ о поиске личностной идентичности», «жизнь при­рожденного неудачника» и т. п.). С этой точки зрения «хорошая» биография не должна быть излишне согласованной во всех деталях. Использование интерпретативных моделей в анализе биогра­фических данных, как мы неоднократно отмечали выше, ориенти­ровано не столько на выведение общих объяснений и причинных закономерностей, сколько на понимание субъективного смысла со­бытий с точки зрения деятеля. Однако и в этом случае достоверность интерпретации зависит от сопоставления сведений, полученных из разных источников, и критической оценки личных сообщений. Фак­тически биографический метод ведет исследователя к тем же про­блемам, что и метод историографический. Здесь часто необходимы и оценка достоверности и подлинности личного документа, и соот­несение с другими свидетельствами, а иногда — и установление авторства. Биографический метод по определению историчен — используя документы прошлого, он стремится к созданию убеди­тельного исторического объяснения полученных сведений. По­скольку историографией называют всякую попытку реконструкции прошлого на основе документальных данных, «история жизни» — тоже форма историографии. Источники данных в историографии принято делить на первичные и вторичные. К первичным относят те источники, которые содержат непосредственные свидетельства очевидцев или прямых участников событий, а ко вторичным — свидетельства или рассказы тех, кто не присутствовал при описы­ваемых событиях. В историографии принято считать более надеж­ными те документы, автор которых ближе включен в описываемую ситуацию и дает описание «из первых рук». Кроме того, выше це­нятся свидетельства более опытного и искушенного наблюдателя, иными словами, — эксперта. Многие авторы полагают, что досто­верность и надежность документов тем выше, чем уже аудитория,

к которой адресуется автор, то есть по мере роста предполагае­мой аудитории автор все больше оказывается под влиянием тенден­ции описывать события в апологетическом и драматическом ракур­се: интимная исповедь постепенно превращается в пропаганду.

Для социолога, использующего личные документы, определен­ный интерес представляют и те приемы критики источников и ус­тановления их подлинности, которые традиционно применяются в историографии. Во-первых, речь идет о проверке подлинности (несфальсифицированности) текста и установлении его автор­ства. Если для социолога, имеющего дело с «живым» рассказом, эти проблемы сравнительно малозначимы, то использование лич­ных документов «в отсутствие» субъекта выдвигает их на первый план. Исследователь должен убедиться в том, что документ являет­ся именно тем, за что его принимают (например, предсмертной за­пиской, а не наброском поэмы), а также определить принадлеж­ность документа данному автору. Для такой проверки используются и внешние материальные признаки — почерк, бумага, место хране­ния, и формальные особенности текста — стиль изложения, лекси­ческие характеристики, отсутствие анахронизмов.

Немаловажное значение имеет обоснованность интерпретации текста с точки зрения его характера, целей написания, предполага­емой аудитории и шире — его социального контекста.

Наконец, даже последовательно интерпретативная трактовка биографического метода не избавляет от необходимости проверить фактическую правдивость содержащихся в биографических доку­ментах сведений. Как известно, даже один из основателей интерпретативного подхода в социологии (У. Томас) полагал, что самые радужные перспективы для социологии откроются по мере разви­тия надежной государственной системы учета личных сведений о гражданах.

Конечно, и расшифровка смысла документа, и установление его подлинности никогда не бывают окончательными. Наша способность к пониманию биографических и — шире — исторических событий всегда ограничена и доступным нам смысловым горизон­том социального действия, и принимаемыми теоретическими схе­мами. Один из подходов к объективному анализу исторических дан­ных и поступков деятеля — это известная концепция «идеальных типов».

М. Вебер понимал под идеальным типом некую социокультур­ную модель, служащую орудием теоретического понимания. Иде­альный тип — это не гипотеза и не исторически конкретное описа­ние фактов, а сугубо теоретическая, абстрактная конструкция, которая может и не существовать в реальности, но позволяет уче­ному понять и объяснить реальность. Идеальный тип — это отнюдь не что-то более совершенное и идеально соответствующее норме. Это скорее намеренно преувеличенное и одностороннее описание собственной точки зрения социолога, его видения смысла поступ­ков деятелей. «Этот мысленный образ сочетает определенные свя­зи и процессы исторической жизни в некий лишенный внутренних противоречий космос мысленных связей. По своему содержанию данная конструкция носит характер утопии, полученной посред­ством мысленного усиления определенных элементов действитель­ности... Задача исторического исследования состоит в том, чтобы в каждом отдельном случае установить, насколько действительность близка такому мысленному образу или далека от него...». Приме­рами идеальных типов могут служить «нуклеарная семья», «капи­тализм», «целерациональное действие» и т. п.

Конструирование «идеально-типических» понятий (всегда «далеких от опыта») может стать шагом к по­строению собственно эмпирически проверяемых гипотез.

Н. Дензин предложил общую схему анализа и описания «исто­рий жизни»:

«Шаг 1. Отберите исследовательские проблемы и гипотезы, ко­торые могут быть исследованы и проверены с помощью истории жизни.

Шаг 2. Отберите субъекта или субъектов и определите, в какой форме будут собраны биографические данные.

Шаг 3. Опишите объективные события и переживания из жиз­ни субъекта, имеющие отношение к интересующей вас проблеме. Эти события подлежат оценке с точки зрения различных источни­ков и перспектив (триангуляция) таким образом, чтобы противоре­чия, непоследовательность и нерегулярность стали очевидны.

Шаг 4. Получите от субъекта его интерпретации этих событий, следуя естественному, или хронологическому, порядку.

Шаг 5. Проанализируйте все утверждения и сообщения с точ­ки зрения их внутренней и внешней валидности... (Проверьте дос­товерность источников.)

Шаг 6. Примите окончательное решение о достоверности вы­шеупомянутых источников и установите приоритетные источники для последующей проверки гипотез.

Шаг 7. Начните проверку предварительно сформулированных гипотез, поиск опровергающих примеров. Продолжайте модифици­ровать эти гипотезы, выдвигать новые и проверять их.

Шаг 8. Составьте черновой набросок всей "истории жизни" и ознакомьте с ним исследуемых, чтобы узнать их реакцию.

Шаг 9. Переработайте исследовательский отчет, изложив собы­тия в их естественной последовательности и учтя замечания иссле­дуемых субъектов. Представьте в отчете те гипотезы и предположе­ния, которые получили подтверждение. В заключении остановитесь на теоретической значимости ваших выводов и перспективах даль­нейшего исследования»21.

Эта схема может служить ориентиром в работе с биографичес­кими данными.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Совершенно очевидно, что достоверность фактов и выводов, полученных исследователем, зависит от того, каким способом последний пришел к данным фактам и выводам, то есть от использованного им метода.

В повседневной жизни мы также описываем факты, оцениваем их правдоподобие, выводим гипотетические закономерности или опровергаем выводы других людей. Однако в науке все эти повседневные методы получения нового знания подвергаются куда более тщательной разработке.

В науке чтобы сделать оценки более сравнимыми и объективными, используются статистические критерии и методы статистического оценивания, позволяющие судить о вероятности реализации определенного события.

Методология науки – это дисциплина, изучающая и технические, процедурные вопросы организации исследования, и более общие вопросы обоснованности используемых методов, достоверности наблюдения, критериев подтверждения или опровержения научных теорий.

В настоящей работе раскрыта сущность, содержание и алгоритм реализации лишь одного из методов социологического исследования – биографического метода.

 И в этом смысле цель  курсовой работы достигнута.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1.                Алъмодавар Ж.-П. Рассказ о жизни и индивидуальная траектория // Вопросы социологии. 1992. Т.1. № 2.

2.                Бургос М. История жизни. Рассказывание и поиск себя // Вопросы социологии. 1992. Т. 2. № 2.

3.                Блок М. Апология истории, или Ремесло историка, 2-е изд., доп. М.: Наука. 1986. Гл. 3.

4.                Журавлев В. Ф. Нарративное интервью в биографических исследова­ниях // Социология: 4М. 1993-1994. № 3-4.

5.                Знанецкий Ф. Мемуары как объект исследования // Социологические исследования. 1989. № 1.

6.                Козина И. М. Поведение работников на рынке труда. Способы трудо­устройства и личные стратегии занятости // Реструктурирование занятости и формирование локальных рынков труда в России. М, 1996. С. 84-107.

7.                Козлова К Н, Крестьянский сын: Опыт биографического исследова­ния // Социологические исследования. 1994. N° 6. С. 112-123.

8.                Оболенская С. В. «История повседневности» в историографии ФРГ // Одиссей. Человек в истории. М, 1990. С, 182-197.

9.                Рождественский С. Подходы к формализации жизненных историй качественными методами // Судьбы людей: Россия XX век. Био­графии людей как объект социологического исследования / Отв. ред. В. Семенова, Е. Фотеева. М., 1996. С. 412-422.

10.            Тернер Р. Сравнительный контент-анализ биографий // Вопросы со­циологии. 1992. Т. 1. № 1.

11.            Томпсон П. Гуманистическая традиция и жизненные истории в Поль­ше // Биографический метод в социологии: история, методология, практика / Ред. колл.: В. В. Семенова, Е. Ю. Мещеркина. М., 1993. С. 51-62.

12.            Томпсон П. История жизни и анализ социальных изменений // Вопро­сы социологии. 1993. № 1-2. С. 129-138.

13.            Фукс-Хайнритц В. Биографический метод // Биографический метод в социологии: история, методология, практика / Ред. колл.: В. В. Се­менова, Е. Ю. Мещеркина. М., 1993. С. 11-41.

14.            Хоффман А. Достоверность и надежность в устной истории // Биогра­фический метод в социологии: история, методология, практика / Ред. колл.: В. В. Семенова, Е. Ю. Мещеркина. М., 1993. С. 42-50.