Быт и настроения политической каторги и ссылки Сибири в 1900 - 1917 годах в воспоминаниях бывших пол...

Быт и настроения политической каторги и ссылки Сибири в 1900 - 1917 годах в воспоминаниях бывших пол...

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

 

 

 

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

 

 

 

 

Быт и настроения политической каторги и ссылки

 Сибири в 1900 - 1917 годах в воспоминаниях бывших

политкаторжан и ссыльнопоселенцев.

(по материалам  публикаций в журнале "Каторга и ссылка"  1921-1935гг.)

Курсовая работа студента  XXX курса

XXXXXXXXXXXXXXXXX

Научный руководитель:

XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX

 

 

 

 

XXXXXXXXXXXXXXXXXXX

1999

Содержание:

 

Введение....................................................................................................................

1. Постановка вопроса................................................................................................

2. Историографический анализ темы........................................................................

3. Обзор источников.............................................................................. .....................

I. Сибирская ссылка в 1900-1917 годах.................................................................

1. Сибирская ссылка накануне реформы 12 июня 1900 г. .....................................

2. Закон 12 июня 1900 г. и его значение. .................................................................

3. Основные этапы истории сибирской ссылки в 1900 - 1917 гг. ...........................

II. Быт и настроения сибирских политкаторжан

и ссыльнопоселенцев  в 1900-1917 гг. ..................................................................

1. Правовое и материальное положение ссыльных и каторжан.............................

            a) Роль полицейского надзора в жизни

            политической ссылки и каторги....................................................................

            b) Быт политических ссыльных : 

            проблемы заработка и жилищный вопрос...................................................

            c) Положение в тюрьмах Нерчинской каторги в 1907 - 1917 гг...................

2. Характеристика морального положения ссылки и каторги. ...............................

            a) Проблема переоценки ценностей  и её влияние

            на моральное положение ссыльных и поликаторжан. ...............................

            b) Роль учебы в жизни политзаключенных Нерчинской каторги...............

            c) Моральное положение политической каторги и ссылки

            накануне 1917 года. ......................................................................................

Заключение................................................................................................................

Список литературы...................................................................................................

  

ВВЕДЕНИЕ

1. Постановка вопроса.

История ссылки в Сибирь изобилует множеством самостоятельных сюжетов, каждый из которых достоин отдельного рассмотрения. В числе подобных сюжетов можно, например, выделить такие интересные темы, как организация побегов ссыльных из Сибири в Европейскую часть страны и за границу,  взаимоотношения политических и уголовных ссыльных, влияние сибирской ссылки на послереволюционную ситуацию в Сибири, межфракционная борьба внутри ссылки и каторги и так далее; каждый исследователь волен находить в истории сибирской ссылки все новые и новые сюжеты.

Относительно рассматриваемого нами  периода, в научной разработке темы  выделяются следующие основные направления:

1. Выяснение причин и предпосылок распространения в Сибири идей оппортунизма и примиренчества и их влияние на направление идейно-организационного размежевания среди ссыльных революционеров.

2. Анализ позиций ссыльных социал-демократов и их идейных противников.

3. Характеристика научно-исследовательской и публицистической деятельности находившихся в политической ссылке  теоретиков и идеологов российской социал-демократии, неонародников, анархистов и бундовских националистов.

4. Освещение основных форм и направлений идейной борьбы ссыльных  по ряду программно-тактических и теоретических вопросов революционного движения.

5. Исследование борьбы ссыльных революционеров с областниками,      особенно по вопросу о роли сибирской политической ссылки в жизни региона, об исторических судьбах развития Сибири и др.

В целом, изложение идейно-политической борьбы в сибирской ссылке традиционно  носит обзорный характер.  По мнению историографов, для многих конкретно-исторических работ характерен некоторый схематизм, а также подчас упрощенная критика оппортунистов по вопросам программы и тактики революционного движения[i].

Нами был выделен сюжет, посвященный быту и настроениям сибирской ссылки и каторги в 1900-1917 годах. Понятно что, разрабатывая подобную тему, в первую очередь необходимо опираться на воспоминания очевидцев - бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев.

Несмотря на то, что тема сибирской ссылки весьма  активно эксплуатировалась отечественными исследователями, а также достаточное количество источников мемуарного характера,  данный сюжет оказался мало затронут их вниманием. На наш взгляд, это неудивительно, поскольку бывшие ссыльнопоселенцы и политкаторжане мало говорят о своей революционной борьбе, акцентируя внимание на "мелких", незначительных с точки зрения партийной идеологии, деталях.

В своих воспоминаниях каторжане преимущественно писали об организации быта и внутреннего распорядка каторги и ссылки, отношениях с уголовными заключенными и администрациями тюрем, каких-то внутренних брожениях внутри ссыльного общества и так далее. Связям с волей, с действующими революционными организациями, практически не уделяется внимания. В первую очередь каторжане интересуются  не ситуацией в центре России, а положением в ближайшей тюрьме. Так, например, каторжанки Нерчинской женской каторги вели активную нелегальную переписку с заключенными из тюрьмы в Горном Зерентуе, тогда как письма в Европейскую часть России или региональные партийные организации обычно проходили через цензурный контроль тюремных администраций.

Настоящей работой мы не претендуем на исчерпывающее освещение настроений сибирской каторги и ссылки в указанный период.  Это невозможно в силу ряда серьезных обстоятельств.

Во-первых, это объясняется типом источников, на которых построена наша работа. Дело в том, что использование одних лишь воспоминаний участников и очевидцев могут только отчасти показать  реальную обстановку и не способны заполнить имеющихся на сегодняшний день пробелов в публикации документального материала. Кроме того, следует делать поправку на субъективизм в понимании и оценке описываемых  в мемуарах событий. В то же время, субъективность эта раскрывает перед нами личность писавшего.

Во-вторых, из нашей работы были практически исключены сюжеты, связанные с активным политическим протестом. На наш взгляд, события 1904 года в Якутске, известные Ленские выступления,  а также ряд забастовок на железной дороге должны рассматриваться отдельно.  К тому же, одних свидетельств участников этих событий для  объемной характеристики этих выступлений явно недостаточно, и здесь необходимо привлекать более широкий спектр источников. В то же время, мы рассмотрели некоторые моменты активной борьбы на Нерчинской каторге, поскольку они были мало связаны с политикой как таковой, а скорее были вызваны усилившимся произволом тюремных администраций в отношении "политических" , а также  специфическими настроениями политкаторжан в то время.

В третьих, большинство опубликованных воспоминаний относятся к периоду 1907-1911 годов, что также оказало  влияние на содержание нашей работы и геграфический охват: говоря о каторге, мы будем использовать воспоминания заключенных тюрем Нерчинской каторги. Что же касается ссылки, то основная часть использованных нами источников посвящена вопросам жизни быта ссылки северо-востока Сибири - Якутии и Туруханского края. В принципе, это легко объяснимо, поскольку обычно после отбытия срока каторги, бывшие каторжане направлялись на поселение в наиболее отдаленные районы сибирского региона, в том числе в Якутию.

Опираясь на воспоминания бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев,  нами была поставлена задача определить, как условия жизни в ссылке и на каторге влияли на моральный облик и общественно-политические настроения самих ссыльных, а также выделить характерные для всего рассматриваемого нами периода черты.

 

 

 

 

 

2. Историографический анализ темы

Высокий интерес  к истории  сибирской ссылки и каторги со стороны профессиональных исследователей мы встречаем сразу после революции 1917 года. Однако, приходится признать, что на сегодняшний день не издано ни одной работы, непредвзято оценивающей значение сибирской ссылки и каторги в истории революционного движения в России, и уж тем более не дается анализа настроений, бытовавших в среде ссыльнопоселенцев и политкаторжан.

В подавляющем большинстве случаев упор делается на деятельность большевистской фракции российской социал-демократии в партийном строительстве в политической ссылке, организации выступлений ссыльных большевиков и так далее. Хотя и из этих работ мы можем почерпнуть массу справочного материала, помогающего сформировать комплексное представление о сибирской ссылке, выделить её  основные этапы .[ii]

 К сожалению, нами практически не было встречено работ, детально рассматривающих настроения сосланных в Сибирь.

В конкретно-исторических статьях, публикуемых в сборниках научных трудов, все же можно найти ряд интересующих нас сведений.

Так, в статьях Э.Ш. Хазиахметова[iii] и А.И. Соколова[iv],  можно встретить серьезный анализ факторов, влиявшись на формирование настроений политической ссылки и каторги.

Кроме того, при написании настоящей работы нами были привлечены и другие работы научной школы исследователей сибирской  ссылки и каторги, сформировавшейся при Иркутском Государственном Университете, активно публиковавшей свои работы в середине 1970 - конце 1980 гг. Несмотря на то, что в исследовательской части работы мы опирались в основном на источники, привлечение конкретно-исторических работ позволило уточнить некоторые моменты жизни каторги и ссылки, мало освещенные в использованных нами мемуарах. Так, например, ссыльные социал-демократы практически не упоминают о внутрипартийных разногласиях, утверждая, что таковых по существу не было. Н.А. Шерстянников[v] , напротив, указывает на существовавшие  трения между большевистской и меньшевистской фракциями социал-демократов.

3. Обзор источников

В первые десятилетия после 1917 года активно публиковались  воспоминания бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Большую работу по сбору соответсвующих материалов провело Всесоюзное общество бывших политкаторжан ссыльно-поселенцев.

 В современной историографии[vi] дается  весьма положительная оценка его деятельности. Пожалуй, главным изданием этого общества можно считать историко-революционный журнал-альманах ”Каторга и ссылка”, издававшийся с 1921 по 1935 год и главным образом публиковавший воспоминания бывших ссыльных и политкаторжан. За все время издания вышло более 160 номеров журнала. Следует отметить, что теме сибирской ссылки 1900 -1917 гг. в альманахе отводилось ведущее место. К тому же, со стороны редакции, по крайней мере, вплоть до 1930-х годов, практически не применялось идеологической коррекции мемуаров.              Именно поэтому мы решили построить настоящую работу опираясь на опубликованные в “Каторге и ссылке” воспоминания. 

На наш взгляд, наиболее ценными в исследовательском отношении можно считать воспоминания, опубликованные в 1920 годах.

Их отличает непосредственность изложения, практически полное отсутствие идеологии и пафоса. К тому же, среди мемуаров можно встретить не только мнения социал-демократов, но и их идейных противников, а также бывших администраторов.[vii]

В выпусках 1930-х годов на смену мемуарам бывших ссыльных приходят статьи, написанные профессиональными историками, что несколько снижает источниковедческую ценность альманаха.   Исследователи ведут активную работу  с источниками: воспоминаниями самих ссыльных и политкаторжан, архивами царской охранки. Активно анализируется переписка ссыльных с Европейской частью России и эмиграцией. Идет оценка роли политических партий в политической ссылке. Ведутся работы по изучению статистических данных, устанавливается точное число сосланных в Сибирь по политическим статьям из европейской части страны  и осужденных внутри самой Сибири. Делаются попытки провести точный подсчет числа политических. В дальнейшем на исследовательских публикациях “Каторги и ссылки” 1930-х годов строились последующие работы исследователей ссылки в Сибирь.

Использованные нами источники можно разделить на три категории. Во-первых, это воспоминания, касающиеся жизни и быта каторги. Подавляющее большинство мемуаров на эту тему связаны с тюрьмами Нерчинской каторги. Что касается каторги, то здесь мы имеем дело как со свидетельствами каторжан-мужчин, так и политкаторжанок. Свидетельства во многом пересекаются, правда каторжане-мужчины указывают, что мужская каторга была более организована, и, к тому же, подвергалась более серьезным репрессиям со стороны администраций тюрем. [viii] Воспоминания же политкаторжанок более информативны в планеосвещения организации жизни и быта заключенных.[ix]

К источникам второй категории следует отнести свидетельства бывших ссыльных. Большинство использованных нами воспоминаний ссыльных связаны с Якутской ссылкой, независимо от того, отбывали они ее непосредственно в Якутске, либо в других городах и поселках северо-востока Сибири. В отличие от воспоминаний каторжан, большая часть которых укладывается во временной промежуток 1907 - 1911 гг, здесь мы имеем более широкий временной охват - от конца XIX века[x] до событий, определивших послереволюционную историю Сибири.[xi] В этом плане особенно хотелось бы выделить мемуары В. Виленского (Сибирякова), показавшего истинные причины перехода новой власти в руки эсеров и поражения социал-демократов.

К третьей, вспомогательной, категории использованных нами источников непосредственные воспоминания бывших политкаторжан, ссыльнопоселенцев и имевших отношение к репрессивной системе России начала века людей не относятся.  Тем не менее, опубликованные в альманахе “Каторга и ссылка” аналитические материалы, в частности, характеристика перехваченных писем, также помогает охарактеризовать настроения,  бытовавшие в то время на каторге и ссылке. Особенно ценной в этом плане является работа А.Н. Черкунова[xii], тщательно проанализировавшего более тысячи перехваченных писем, входящих в одно из дел Иркутского губернского жандармского управления начала 1910-х годов.

Завершая  обзор источников, необходимо отметить, что вряд ли следует  анализировать использованные нами источники в отдельности, поскольку во многом события, факты и выводы, сделанные их авторами, пересекаются. Именно последнее обстоятельство поможет нам сфомировать наиболее общую и достоверную картину настроений, доминирующих в политической ссылке Сибири в 1900 -1917 гг.

I. Сибирская ссылка в 1900 -1917 годах

1. Сибирская ссылка накануне реформы 12 июня 1900 г.

12 июня 1900 года правительством было принято решение о реформировании сибирской ссылки. Этому предшествовала серьезная работа, проводимая по инициативе  Главного Тюремного Управления.

Высочайшим повелением от 16 мая 1899 г. о создании Комиссии для разработке мероприятий по отмене ссылки было признано,  что дальнейшее направление ссыльных  в Сибирь для ее заселения не имеет смысла и вредит краю. Общеуголовная ссылка в Сибирь с целью её заселения объявлялась нецелесообразной. Гораздо важнее для государства становится подержка  массового движения в Сибирь свободных людей. [xiii]

Эффективной штрафная колонизация Сибири никогда не была.

Несмотря на то, что ссылка и каторга в системе карательных учреждений традиционно занимали главенствующее место, в конце XIX века подход к проблеме  ссылки требовал тщательного пересмотра.

Дело в том, что с развитием путей сообщения, быстрым ростом населения в Сибири, ее бстрорастущим экономическим и культурным уровнем, ссылка теряла свое значение тяжелого устрашающего наказания, способного, к тому же, надолго изолировать неугодных режиму людей.

За все время  своего существования, на протяжении более чем двух с половиной столетий, сибирская ссылка реформировалась не один раз.

Так, например,  высочайшим указом от 15 июля 1729 года  были оформлены колонизационные цели ссылки, а  указами от 13 декабря 1760 и 17 января 1765 года был существенно расширен спектр лиц, которые могли быть сосланы. Неспособность государства обеспечить сносные условия существования  большого числа  сибирских ссыльных, а также существенные затруднения при препровождении ссыльных в Сибирь, в 1773 году вынудили на время отказаться от этой практики. Однако, в 1799 году принимается проект заселения ссыльными всего "полуденного края Сибири".

Чрезмерное число ссыльных  и их негативное влияние на  Сибирь вновь остро поставило проблему  реформирования ссылочной системы. В 1802 году была сокращена, а в 1811-1812 гг. и вовсе отменена  административная ссылка по воле помещиков, а также сельских и  мещанских обществ. Тем не менее, постепенно ссылка вернулась к прежним правилам. К 30 годам XVIII столетия ежегодное количество ссылаемых в Сибирь составляло до 10 тысяч человек. Органы власти по прежнему не могли  ни обеспечить приемлемых условий существования ссыльных, ни привязать ссыльных к земле, ни предотвратить бродяжничество и рост уголовных преступлений.

В 1835 году Николай I выступил с предложением рассмотреть вопрос о полной отмене ссылки в Сибирь, но пятилетнее обсуждение этой проблемы ни к чему не привело. В 1840 г.  Государственный совет высказался за полное сохранение ссылочной системы, указав, правда, на необходимость навести в ней порядок. Реформы 60-х годов XIX века также внесли свой вклад в перечень реформ, пережитых сибирской ссылкой. Так, была окончательно ликвидирована практика ссылки крестьян в Сибирь по воле помещиков, в 1865 году была существенно ограничена административная ссылка по приговорам сельских и мещанских обществ. Позднейшее законодательство вновь отменило эти ограничения, и различные административные органы, имевшие право отправлять в ссылку без судебного разбирательства, а также суды, продолжали высылать в Сибирь большие группы ссыльных.

Работавшая в 1871-1872 гг. Комиссия для пересмотра второй главы "Уложения о наказаниях" предложила исключить ссылку из числа репрессий за общеуголовные преступления но не получила поддержки Государственного совета. В 1877-1878 годах этот вопрос обсуждался в Комиссии по подготовке тюремной реформы, где было вынесено предложения оставить ссылку только для "политических" и "религиозных" преступников. Несмотря на отмену ссылки "на житьё", самая многочисленная судебная ссылка "на поселение" была оставлена. Ревизия сибирской каторги и ссылки в 1880-1881 гг. заставила Министерство внутренних дел наконец обратиться к этой проблеме всерьёз. 26  февраля 1888 г. в Государственный совет был подан проект закона, предполагавший прекращение общеуголовной судебной ссылки в Сибирь, но его исполнение было признано неосуществимым.

Законопроекты 1840, 1865, 1877 и 1888 гг. об ограничении общеуголовной  и административной ссылки в Сибирь вновь и вновь показывали перманентный кризис ссылочной системы.

Во второй половине 90-х годов очевидная пагубность переполнения Сибири уголовниками вновь вынудила власти продолжить обсуждение проблемы реформирования сибирской ссылки. В 1894 - 1899 годах  Сибирь для обследования состояния каторги и ссылки регулярно посещали правительственные чиновники: начальники Главного тюремного управления М.М. Галкин-Вранский и А.П. Соломон, а также министр юстиции Н.В. Муравьев. Под председательством последнего в 1899 г.  была создана специальная Комиссия, которой предстояло разработать законопроект об отмене ссылки.[xiv]

Накануне реформы 1900 года, по данным Главного тюремного управления, в Сибири сосредоточилось до 310 тыс. ссыльных всех категорий, в том числе ссыльнокаторжных - 10688 (3,4%), ссыльнопоселенцев - 100595 (32,8%), водворяемых рабочих - 39683 (12,8%), сосланных на житье - 9881 (3,2%), административно-ссыльных - 148418 (48,9%). В общей массе ссыльных политические составляли менее 1% [xv]

Списочный состав ссыльных традиционно расходился с фактическим их количеством на местах приписки - для сибирской ссылки был характерен устойчиво высокий процент беглых. Фактически, треть сибирской ссылки (около 100 тыс. человек) находилась в "безвестной отлучке". Еще одна треть сибирской ссылки представляла из себя бездомных бродяг, существовавших за счет случайного заработка. Около 70 тыс. ссыльных состояли батраками у старожилов и состоятельных ссыльных или работали в городах, и примерно 10% ссыльных осели на земле.[xvi]

По признанию Главного тюремного управления, ссыльных было невозможно содержать под строгим правительственным надзором,  прежние методы сдерживания уже были неэффективны.

Проблема отмены ссылки требовала незамедлительного разрешения.

2. Закон 12 июня 1900 г. и его значение.

 

25 марта 1900 года законопроект коренного реформирования ссылочной системы  был представлен на рассмотрение Государственного Совета.

В числе прочих мер, в нем предусматривалась отмена ссылки "на житье" в полном объеме и значительное сокращение ссылки "на поселение" взамен на тюремное заключение на различные сроки или отбывание наказания в исправительных арестантских отделениях. Ссылка "на поселение" признавалась "исключительной карой" за "политические" и "религиозные" преступления. Комиссия признала, что в последнем случае ссылка эффективнее тюремного заключения и к тому же  не вносит "расстройства" в ссылочную систему.[xvii]

После одобрения законопроекта Соединенными департаментами и Государственным советом, он был утвержден Николаем II.

В итоге, закон отменял общеуголовную ссылку и ссылку в Сибирь на водворение за бродяжничество, а также существенно ограничивал ссылки по приговорам обществ.

Ссыльные этих категорий в среднем составляли 85% процентов от общего числа  сылаемых в Сибирь, и реформа означала коренное изменение всей ссылочной системы. В то же время, в полном объеме была сохранена ссылка на каторгу и судебная  ссылка "на поселение" за государственные (политические) и религиозные преступления.[xviii]

Если до принятия закона доля политических ссыльных в общем числе была весьма незначительной, то начиная с 1900 года сибирская ссылка превращается прежде всего в ссылку политическую.

Позднее, в 1905-1907 гг. предпринимались дальнейшие попытки ограничения ссылки в Сибирь. В частности, под влиянием революции 1905 г. были разработаны несколько законопроектов (о неприкосновении личности, об исключительном положении и другие), по которым предусматривалась полная отмена административной ссылки, а в 1913 г. предлагалось преобразовать каторгу и отменить ссылку на поселение как ее последствие. Однако, вплоть до аминистии 1917 года, сибирская политическая ссылка жила главным образом по правовым нормам, принятым в конце XIX века и Закону от 12 июня 1900 года.[xix]

 

3. Основные этапы истории сибирской

ссылки в 1900 - 1917 гг.

Закон 12 июня 1900 года определял жизнь сибирской каторги и ссылки вплоть до амнистии 1917 года. Именно этим объясняются выбранные нами хронологические рамки настоящей работы  — 1900 - 1917гг.

В рассматриваемый нами период сибирская ссылка прошла через ряд определенных этапов, которые просматриваются достаточно четко

1. 1900 - 1905 гг. -  коренное изменение структуры сибирской ссылки, вызванное принятием закона от 12 июня 1900 г. В общественно-политическом плане этот период можно обозначить как “стагнация”.

2. 1905 - 1906 гг - пик общественно-политической активности, вызванный революцией 1905 года.

3. 1906-1907 гг.- спад первой русской революции. Именно в этот период в Сибирь был направлен наиболее мощный поток политических ссыльных и каторжан

4. 1907-1910  гг.- реакция. Конец этого периода  знаменует собой усиление репрессий в отношении каторжан и политических ссыльныхю

5. 1910 – 1914  гг.- новый революционый  подъем.

6. 1914-1917   гг. -  первая мировая война[xx]

Каждый период приносил с собой новые “вливания” в ссыльное общество из Европейской части России. Например, в период реакции, в 1907 - 1910 гг. в ссылку было отправлено большое число профессиональных революционеров, осужденных после революции 1905 года.[xxi] И все же, представленное нами деление во многом условно. Срок каторги и ссылки обычно был слишком велик, чтобы он мог уместиться в какой-то из этих периодов. Попав на каторгу в 1907 году, многие политические каторжане находились в тюрьме вплоть до амнистии 1917 года, к тому же на настроения ссыльных и каторжан гораздо в большей мере влияло близкое окружение, неизменное год от года, а события в Европейской части России доносились лишь в виде слабых отголосков.

1900 год взят за точку отчета, так как в этом году было проведено преобразование общеуголовной ссылки  в Сибирь на главным образом политическую, а в  в марте 1917 года была объявлена амнистия. В  исследовательской части нашей работе мы позволим себе не придерживаться жестких хронологических рамок , поскольку и в 1900, и в 1917 годах настроения ссыльных в целом были схожи. Наша же задача будет заключаться в том, чтобы показать, как эти настроения влияли на жизнь и быт поллитических ссыльных и каторжан.

Быт и настроения сибирских политкаторжан

и ссыльнопоселенцев  в 1900-1917 гг.

1. Правовое и материальное положение ссыльных

и политкаторжан

a) Роль полицейского надзора в жизни

политической ссылки и каторги

 

Ссыльнопоселенцы, административно-ссыльные  и  политкаторжане в правовом отношении имели вполне определенные различия.

Так,  жизнь ссыльнопоселенцев регулировалась "Уставом о ссыльных" от 1890 г. (с некоторыми изменениями, внесенными в Устав в 1906 г.). Ссыльнопоселенцы лишались всех прав состояния, имущества, "лично приобретенных прав",  и так далее. Они не могли находиться на государственной службе, не имели права на приобретение в собственность имущества, им запрещалось  вести педагогическую и юридическую деятельность. Все права могли быть возвращены лишь через десять лет после освобождения от поселения.[xxii]  Ссыльнопоселенцы были существенно ограничены в возможностях передвижения, самовольная отлучка была наказуема. За попытку побега в пределах Сибири полагался перевод в более отдаленное место или тюремное заключение сроком до двух лет, за побег в Европейскую часть страны - каторга от 3 до 6 лет.[xxiii]

Административно-ссыльные всех прав не лишались, но отдавались под гласный надзор полиции на все время ссылки. 

Всеобъемлющая система полицейского надзора сильно усложняла жизнь всех сосланных в Сибирь.  За ссыльными  официально закреплялись полицейские надзиратели, которые были обязаны не допускать побегов, а также следить за образом жизни подопечных. Полицейский надзор объявлялся мерой “предупреждения преступлений против существующего государственного порядка” и устанавливался над лицами, “вредными для общественного спокойствия”, водворенными на жительство в определенной местности  на срок до 5 лет[xxiv]

На местах за организацию надзора за политическими ссыльными отвечали губернские и областные управления, уездные исправники и становые приставы. Деятельность ссыльных контролировали жандармские управления, охранные отделения и розыскные пункты.

А.Н. Черкунов, анализируя перехваченную полицией переписку политических ссыльных, вскрывает ряд интереснейших моментов из жизни сибирской ссылки 1910-х годов.

В частности, он указывает на то, что сами ссыльные зачастую не подозревали, что надзор полиции включает в себя не только контроль за тем, чтобы их  подопечные не решились на побег и не вели запрещенной деятельности, но и фактически тотальную проверку писем. Исследователем были проанализированы более тысячи писем, перехваченных Иркутским губернским жандармским управлением в 1911-1912 годах.

По сношениям жандармских органов между собой выясняется, что тактика в отношении изъятия писем применялась разная: иногда с писем только снималась копия или фотографический снимок, письмо же направлялось по назначению, иногда отбиралось само письмо в почтовом отделении, и тогда и у адресата и у отправителя обычно происходил обыск; иногда же выжидалось , когда письмо будет получено, и вслед за тем следовал обыск.

Часто и автор письма, и адресат были до поры до времени уверены, что все идет хорошо, переписка налажена,  но это продолжалось до тех пор, пока жандармерия не признавала необходимость положить предел переписке, так как все интересное из нее уже взято.[xxv]

Не подозревая, что его письмо может попасть не в те руки, один из  ссыльных писал: “Вообще с письмами недоразумений не может быть, так как здесь почтовая публика очень порядочная, да и побаиваются нас.”[xxvi]

Обсуждению вопроса о побегах из ссылки уделяется в письмах достаточно много места, но слишком большая откровенность  и отсутствие какой бы то ни было конспирации обычно приводили к тому, что большинство побегов были обречены на провал: устанавливалась слежка, те, кто решался бежать, переводились с места на место и т.д.

В письме из с. Знаменское Верхоленского уезда Иркутской губернии в Киев в декабре 1911 г. говорилось следующее: “Моя мысль работает над вопросом, как до июля месяца испариться отсюда совсем... Я  думаю, и твоя голова работает над этим, и ты мне окажешь содействие. <...> Во всяком случае, не позже 1 июля, а лучше и раньше. Нужны, конечно, два условия: деньги и паспорт, хороший паспорт, живого человека. Вот если это мое письмо попадет куда не надо - обеспечен мне Куренский уезд [наиболее отдаленный уезд Иркутской губернии - М.Г.] , да и подальше. Но как иначе писать? Не шифровать же все это. Между прочим, бежать отсюда нетрудно, но легко попасться на  "границе", то есть в Челябинске.<...> Безопаснее бежать через Владивосток или Японию, но много дороже”.[xxvii]

После в этом письме идет обсуждение конкретных моментов подготовки к побегу. Установлено, что опасения отправителя письма сбылись, и он вскоре и  в самом деле был отправлен в Куренский уезд.

И все же, по преимуществу, в перехваченных письмах ссыльные высказывались относительно  бытового устройства ссылки,  проблемы заработков и внутренних трений в среде политических ссыльных.

Несмотря на цензуру, письма по праву считались  единственно возможным средством сношения с внешним миром как для ссыльнопосленцев, так и для политкаторжан. Например, бывшие каторжанки Мальцевской женской тюрьмы  в своих воспоминаниях неоднократно говорят о том, что переписка для них играла весьма значительную роль. Весьма любопытно, что переписка велась как с  “волей”, так и с заключенными из  мужской Зерентуйской каторжной тюрьмы, находившейся по соседству.  Письма  туда обычно передавались через уголовных женщин, выходивших за ограду и имевших свидания с мужчинами из Зерентуя. Кроме того, большую помощь оказывал заключенным доктор Зерентуйской каторжной тюрьмы, навещавший с визитами мальцевитянок, который сочувствовал “политическим” и помогал доставлять нелегальные письма.[xxviii]

С политической каторгой все обстояло гораздо проще, чем с жизнью на поселениях.  Полицейский надзор за ссыльными оказывал на них крайне удручающее воздействие, так как по существу был невидим: ссыльные не могли предугадать, когда к ним нагрянут с обыском, и какая их деятельность может быть расценена как антигосударственная.

На каторге же, если и допускались “вольности”, то всегда было время и должным образом подготовиться к визиту начальства.

Бывшие каторжанки Мальцевской тюрьмы вспоминают, что  “как только с Зерентуйской горы показывалась тройка лошадей с начальником каторги Забелло или с другим каким-нибудь приезжим начальством, в тюрьме поднималась            тревога.<...>Мы так привыкли прятать все незаконные "вольности", что не проходило и пяти минут, как все окрашивалось в серый казенный цвет и тюрьма принимала             завинченный вид.”[xxix]

Допуская вольности,  начальство все же было начеку, и регулярно проводило обыски.  Однако, лишь в 1910 году, после визита инспектора Тюремного управления Сементовского, начальник Мальцевской тюрьмы Павловский, за либеральность, был переведен в Кадаю, смнились и начальники других каторжных тюрем. С этого времени началось  реальное “завинчивание” Нерчинской каторги. Во многом жизнь политической ссылки зависела от личных качеств администраторов, со сменой которых зачастую менялась и степень полицейского надзора за "политическими". Режим на каторге также определялся в большей мере тем, кем был начальник тюрьмы. Он же определял собой настроения младшей администрации .На одной Нерчинской каторге раскинутые в районе 500-600 верст тюрьмы имели начальниками ”зверье и палачей” и рядом - “добродушных либералов старого сибирского закала, хранящих в своем отношении к "политике" традиции и навыки, данные им воспитанием прежних поколений ссыльных и каторжан-революционеров.”[xxx]  М.А. Спиридонова свидетельствует: “На Кадаинской каторге около караульного помещения стояла кадушка с рассолом, где мочились гибкие прутья для порки; на Казаковских золотых приисках уголовный, иссеченный розгами, приходя к фельдшеру с просьбой полечить страшно загноившууся от врезавшихся колючек спину получал в ответ: "не для того пороли". В Алгачинской тюрьме политические принимали яд или разбвали себе голову об стену. В это же время в Горно-Зерентуйской и Мальцевской тюрьмах до 1909 - 1910 гг.  при приличных начальниках заключенные всех категорий имели в режиме необходимый минимум, дававший им возможность жить с сохранением своего человеческого достоинства, заниматься в свободное время наукой и развитием своей внутриобщественной жизни. <...> Нравы на каторге вообще в первые годы (1906-1909) были патриархальными, а иногда свирепый на вид начальник, свирепость которого была инспирируема Читинским округом, "обминался" и обживался с политическим коллективом на славу, оставляя при себе неотъемлемым качеством только способность воровать. Репрессии там и сям в каторге сначала носили спорадический характер.”[xxxi]

Как мы видим, полицейский надзор за политкаторжанами и ссыльными играл весьма важную роль, оказывая влияние на все стороны жизни сибирской ссылки, начиная с правовой, и заканчивая моральной составляющей. 

b) Быт политических ссыльных : 

проблемы заработка и жилищный вопрос.

Административно-ссыльные не могли вести педагогическую и общественную деятельность, служить в типографиях, библиотеках и тому подобных учреждениях. Имело место существенное ограничение на медицинскую и юридическую практику, им было запрещено отлучаться с мест водворения.[xxxii]

На деле же местная администрация зачастую закрывала глаза на незначительные нарушения.  Например, в пику предписаниям,  ссыльные зачастую практиковали частные уроки, которые помогали им обеспечить себе довольно сносное существование в ссылке. Так, Ф. Радзиловская, выпущенная в 1909 году в Мальцевскую вольную команду, свидетельствует, что в вольной команде мальцевитянки впервые могли получить возможность самостоятельно заработка путем обучения детей тюремной администрации, и за счет этого пережить зиму.[xxxiii] Несмотря на установленные запреты, во 1910-х  годах ссыльнопоселенцы якутской ссылки прибрали к своим рукам Якутскую городскую библиотеку - пожалуй, главную культурную ценность Якутска. При помощи либерала А.А. Семенова и ряда других гласных якутской городской думы, заведовать библиотекой стала М.В. Николаева,  жена ссыльного эсера,а ее заметителем была назначена жена социал-демократа Виленского. Таким образом, якутские ссыльные одновременно получили и  заработок, и  легальную возможность активной работы с населением.[xxxiv]

Сам Виленский полностью посвятил себя исследовательской работе по изучению Якутского края. Исследовал экономику, выпускал журнал "Якутское хозяйство" и так далее. Активно работал с местной администрацией. Параллельно с этим, свою газету “Ленский край” выпускал и В.И. Николаев, при финансовой поддержке якутского либерала А.А. Семенова. Газета эта имела вокруг себя "целую гору" внутригрупповой склоки, резолюций и всяческих конфликтов, и борьба вокруг нее, пожалуй, составляет отдельную страничку в истории якутской ссылки.

Администрация знала, что перед нею "лишенцы", т.-е. ссыльно-поселенцы, лишенные прав на подобную деятельность, но смотрела на все сквозь пальцы.[xxxv]

Если в служивших местами ссылки отдаленных губерниях Европейской России администрация и в самом деле стесняла ссыльных в занятиях интеллигентным трудом, с точностью выполняя соответствующие предписания опасаясь внезапных инспекций,  то в Сибири, а особенно в отдаленных ее местах, дело обстояло значительно лучше. Потребность в интеллигентных силах была настолько велика,  а возможность политического влияния  ссыльных на местное население, в массе своей состоящее из  инородцев, настолько маловероятна, что начальство уступало требованиям жизни, и вынуждено было приветствовать педагогическую, медицинскую  и исследовательскую деятельность ссыльнопоселенцев на всем протяжении рассматриваемого нами периода.[xxxvi]

Необходимо отметить, что вопрос заработков, в особенности за счет хорошо оплачиваемого интеллектуального труда, всегда был предметом споров в среде ссыльных.

В одном из писем из с. Усть-Кут, Киренского уезда Иркутской Губернии  сквозит неприязнь к тем политическим ссыльным, кто устроился сносно: “Как всегда водится, буржуазная политическая группа устроилась прекрасно, и, внося грошовый проценты в кассу взаимопомощи, захватила в свои руки все уроки и - кум королю. Большинству же пришлось кое-как устраиваться группами, а зимой работы          здесь положительно никакой, всем приходилось голодать форменным образом”.[xxxvii]

Далее автор письма указывает, что для выхода из положения была устроена столовая в которой обедают все ссывльные, а расход раскладывается только на имущих.     

Дальше, переходя от материального положения к недостаткам тесного общежития отправитель пишет:  “одно скверно: это - всевозможные дрязги, чуть ли не еженедельно приходится заседать      третейскому суду и неудивительно: как в тюрьме, публика надоела друг другу. Мы ведем здесь жизнь строго замкнутую. С обывателями никто ничего не имеет и ни к кому не ходит, хотя отношение как купцов, так и крестьян очень хорошее - доверие во всем          полное.”[xxxviii]

Следует отметить, что в 1900 -1917 гг. наблюдалась своеобразная диффузия:  с одной стороны, некоторые ссыльные, вынужденные борьбой за существование, настолько втягивались в свое занятие, становясь торговцами и погружаясь в гущу обывательских интересов, что теряли идейную связь с товарищами. С другой стороны, некоторые обыватели становились совершенно своими в среде ссыльных. Так, якутские учителя В.В. Жаров, Н.Е. Афанасьев, Н.И. Эверестов, были тесно связаны с кругом ссыльных.[xxxix]

Э.Ш. Хазиахметов указывает, что материальное положение ссыльных зачастую находилось в зависимости от их прежнего социального положения, правового статуса, места поселения, возможности заработка, сохранения связей с "волей" и других факторов.[xl]

Само собой, в отличие от ссыльной интеллигенции, рабочие и крестьяне оказывались в  более бедственном положении.   

Административно-ссыльным назначалось "кормовое" и "квартирное" пособие, на которое они могли существовать, независимо от того, имели они дополнительные источники дохода, или нет. Размеры пособия колебались от3 руб. 30 коп.  в Западной Сибири до 15-18 рублей в Туруханском крае и в Якутии. Кроме того, ссыльным полагались ежегодные выплаты на летнюю и зимнюю одежду.[xli]

Кроме того, существенную помощь "политическим" оказывали деньги, направляемые из партийных организаций и обществ помощи политзаключенным, однако две трети политссыльных ничего со стороны не получали. Прожиточный минимум ссыльного колебался от 8-9 до 39 рублей в месяц.[xlii]

Тяжелые жилищные условия и высокие цены на продукты питания зачастую вынуждали политических ссыльных селиться "коммунами", по нескольку человек. Очевидно, что эта практика в большинстве случаев была пережитком каторжной жизни, к тому же жилищный вопрос в течение всего рассматриваемого нами периода стоял весьма остро.

Например, в 1909 г. бывшие каторжанки Мальцевской тюрьмы, выпущенные в “вольную команду”,  долгое время жили “коммуной” в  местной аптечке, поскольку домов для них не было и лишь постепенно стали расходиться. Впервые после долгой жизни коммуной политкаторжанкам пришлось переходить к индивидуальному хозяйству.[xliii]

Следует отметить, что в большистве случаев у ссыльных и политкаторжан не было достаточных навыков к ведению самостоятельно хозяйства.

 Они были непрактичны в расходовании собственных денег, которых было не так уж и много, их постоянно обманывало местное население, завышая цены на продукты и необходимые товары в несколько раз, к тому же, над ссыльными постоянно нависала опасность грабежа, так как небольшие суммы, получаемые ссыльными от государства, родных и друзей, обществ помощи политкаторжанам и политических соратников, в устах народа вырастали во много раз.[xliv] 

c) Положение в тюрьмах Нерчинской каторги в 1907 - 1917 гг

На протяжении  1907- 1910 гг. для “политических”, прибывавших в Сибирь после трудного этапа,  первые впечатления от сибирских тюрем были поистине шокирующими.  А. Пирогова так описывает  свое прибытие в Мальцевскую тюрьму: “Вместо нар - деревянные кровати, на столе - огромный самовар, за столом - шумная, почти студенческая компания, и у каждой кровати на стене в пузырькакх на веревочках садовые цветы, так что камера имела почти праздничный вид.”[xlv] И. Каховская говорила о том, что в Европейской части России об условиях содержания в сибирских тюрьмах буквально сложены легенды: “О привольной жизни Нерчинской каторги складывались целые легенды... Об отправке в Сибирь гадали на картах, видели сны, молились богу.”[xlvi] Новые заключенные, приходившиме по этапу  из России, где обычно в тюрьмах шла суровая борьба с           администрацией, недоумевали, попав в тихую обстановку, без всякой борьбы. Многим           вначале казалось, что ни попали в золоченую клетку, где убивают мысль о борьбе.”[xlvii]

К Нерчинской каторге как таковой  в 1900 - 1917 гг. относились семь каторжных тюрем в пределах Нерчинского заводского уезда. До 1907 года в Мальцевской тюрьме были только уголовные, обслуживавшие мужские тюрьмы (стирка, шитьё, выделка пряжи и так далее).  Исключение составляли политические каторжанки Айзенберг и Ройзман, осужденные по делу Якутского протеста 1904 года.  По их свидетельству, в камере, куда их  на время поместили, вместо кроватей были нары; но главным ужасом были клопы, которых было несметное количество.[xlviii] Однако уже через пару лет о Мальцевской женской тюрьме можно было услышать восторженные отзывы.

В феврале 1907 г. В Мальцевскую была переведена первая партия политкаторжанок. До этого они содержались в Акатуевской тюрьме. Для содержания политических каторжанок было предписано приспособить  отдельное от уголовных помещение. С февраля 1907 по весну 1911 Мальцевская тюрьма стала средоточием всех политических каторжанок, отбывавших свой срок в Сибири. Первыми в Мальцевской тюрьме были отправленные из Акатуя  Биценко, Измайлович, Фиалка, Давидович, Спиридонова, Школьник, Езерская.К августу 1907 года в Мальцевке находилось уже 14 человек. В мае 1908 - 33. Весной 1911 года, когда женская каторга вновь была переведена в Акатуй, в Мальцевской женской тюрьме побывало 62 полит-каторжанки из общего количества 72 человек, сидевших в Нерчинской каторге в 1907-1917 годах.[xlix]  До ареста, 2/3 из них занимались умственным трудом, принадлежали к привилегированному сословию. Больше половины составляли  эсеры - 38 человек. Примерно по 1/4 составляли анархисты и социал-демократы (5 большевиков, 3 социал-десократа Польши и Литвы, 2 меньшевика, 2 бундовки).  Несмотря на то, что Нерчинская женская каторга делится на два периода, за каторжанками за каторжанками закрепилось название "мальцевитянки". Именно период 1907 - 1911 гг. наиболее ярко показывает те настроения, котроые переживала Нерчинская женская каторга.[l]

Тюремный день начинался в 8 утра. До этого - в 6-00 - производилась проверка спящих. Обслуживали камеру дежурные. Дежурили по очереди. В первое время в Мальцевской тюрьме прогулки были неограничены - камеры оставались открытыми весь день. Позже - гуляли в определенные часы - 2 раза в день по два часа. В остальное время были отделены от уголовных и большую часть времени проводили в камере или в коридоре  Жили  мальцевитянки в буквальном смысле этого слова коммуной, все отношения с администрацией тюрьмы велись через выборного старосту. Деньги, посылки и книги, получаемые с “воли” становились общей собственностью и шли в общее пользование. [li]

Кухня была в руках уголовных и политическим нужно было отстаивать свои права в противостоянии с ними. Хлеб (черный) обычно выменивали на что-либо другое, лиюо вместо него получали муку (по договоренности с администрацией тюрьмы), из которой крестьяне (за оградой тюрьмы) пекли для каторжанок белый хлеб. Жизнь коммуной в Мальцевской тюрьме продолжалась до самого конца, лишь последние три года каторги, уже в Акатуе, мальцевитянки были разведены по одиночным камерам.

Достаточно свободно себя чувствовали и  заключенные мужских тюрем Нерчинской каторги, в особенности тюрьмы в Горном Зерентуе. В то же время, выступления заключенных Акатуевской тюрьмы в 1907 году, когда женская часть политической каторги была изолирована от мужской и переведена в Мальцевскую каторжную тюрьму, были жестоко подавлены. В качестве репрессивных мер применялись  бритье голов, заковывание в кандалы,строжайшая изоляция камеры от камеры и прочее и, главное,  разбивка руководителей борьбы против произвола тюремной администрации  по разным тюрьмам. Установившийся было в Акатуе в 1905-1907 годах относительно свободный режим был сразу  перевернут. Отдан был приказ пускать в ход оружие при первом "случае неповиновения или протеста".   Около 15-ти человек были отправлены в Алгачи (40 верст от Акатуя), где были подвергнуты издевательствам со стороны начальства. Один из них - анархист Легин - во время телесного наказания пытался покончить жизнь самоубийством, остальные приняли яд. Затем попытки самоубийства неоднократно повторялись.  Вплоть до амнистии 1917 года эти тюрьмы отличались наиболее жестким режимом содержания заключенных.[lii]

Тем не менее, в некоторых Нерчинских  каторжных тюрьмах  до  1909 - 1910 гг. созранялись определенные "свободы": политики жили отдельно от уголовных, имели ряд  исторически сложившихся привилегий: они не принуждались к труду,  к ним не применялись те формальности, с которыми сталкивалась каторга уголовная и так далее. С утра камеры открывались, уголовные уходили на работу за ворота тюрьмы, в мастерские или на огороды, а "политика" была предоставлена самой себе.[liii]

Горный Зерентуй был в 1907 - 1909 гг.  "отбитой" тюрьмой: камеры стояли открытыми,  вся жизнь политиков была хорошо организована в так называемый коллектив и коммуну. [liv]

До начала репрессий 1909-1910 гг  политический коллектив тюрьмы (солдаты, матросы, рабочие и интеллигенция) был отгорожен от вмешательства тюремной администрации, ввел широкое самоуправление, взял в свои руки кухню и все питание тюрьмы, изгнал "иванство" из уголовной среды и строжайшим образом поддерживал выработанную "конституцию". Все дела с начальством по обычаю велись через старосту.[lv]

Сементовский, совершивший в 1910 году крупную инспекцию сибирской каторги и ссылки, сделал вывод о несоответствии содержания заключенных официальному представлению о том, какими в самом деле должны быть наказания для государственных преступников.

Женщин он распорядился послать на каторжную выправку в Акатуй к известному режимисту Шматченко, а в мужских тюрьмах начал менять местных начальников на особо уполномоченных, присланных из России тюремщиков, для насаждения истинно каторжного режима.             А главный удар пришелся на Горный Зерентуй и Алгачи - впервые после 1907 года. Политический коллектив этих тюрем ответил единственно возможным способом активной борьбы в условиях тюремного заключения - самоубийствами. За неподчинение ряду унизительных требований огромную камеру с людьми не топили в мороз в 30-40 градусов, держа их на карцерном положении - и так 25+25 дней с одним днем отдыха между ними. Одни вынуждены были подчиняться, другие - пытались покончить собой, причем уголовные под страхом порки должны были не допускать суицидов у "политиков".

В большинстве случаев дело кончалось лазаретом, увечьем и продолжением унижений.

После трагической смерти Е. Созонова в попытке самоубийства разбившего себе голову о тюремную стену, в начале декабря 1910 года,  30   политкаторжан объявили голодовку, после которые были переведены в Алгачи, где продолжали отстаивать свои права.

Основная проблема противостояния заключалась в том, что политические  заключенные не могли терпеть приказного тона тюремного начальства, обращений "ты", "встать", "смирно", "шапки долой!" и тому подобных приказов. Уровень самоуважения и политического самосознания в среде политкаторжан был традиционно высок как у мужчин, так и у женщин. За “идею” они были готовы идти на все. Череда голодовок и  постоянных покушений на самоубийства ни к чему не привели. После визита губернатора Кияшко, по его личному распоряжению, политические были рассажены по уголовным камерам. Параллельно “политики” были лишены права выписки, переписки и прогулок: “Мы были  лишены всего, даже медицинской помощи. При 40-градусных морозах камеры не отапливались, стены и нары обледенели.”[lvi]

После 5 месячной борьбы осталось 7 человек, способных продолжать борьбу. Многие из протестовавших политкаторжан из больницы не вышли, а остальные остались хрониками и в конечном итоге были отправлены в Мальцевскую богодульскую (то есть, для инвалидов) тюрьму.

Вследствие распыленности и под давлением ужаснейшего режима, который заключался в истязаниях, избиениях и всевозможных издевательствах и лишениях, острая массовая борьба ослабла и не смогла набрать прежней своей силы вплоть до амнистии 1917 года.[lvii]

Параллельно репрессиям на мужской каторге, женщины, переведенные в тюрьму в Акатуе, также вступили в противостояние с администорацией тюрьмы, которая была убеждена в необходимости жестких военных мер. У заключенных была отобрана библиотека, бережно перевезенная из Мальцевской тюрьмы. Регулярно устраивались обыски.  Тем не менее, несмотря на жесткий контроль, были налажены нелегальные связи с волей и возвращена часть библиотеки. Понятно, что в отношении женщин на жестокие репрессивные меры администрация права идти не имела, поэтому протест каторжанок вылился в молчаливое противостояние с начальником Акатуевской тюрьмы Шматченко.

Несмотря на жесткий режим, когда заключенные целыми днями содержались в закрытых камерах не имея прав на прогулку, а также  принципиальный отказ работать, когда однажды возникла необходимость привести тюрьму в порядок перед визитом приезжего начальства, большая часть политкаторжанок участвовала в этой работе, чтобы хоть на время отдохнуть от пребывания в постоянно запертых камерах.  Постепенно хозяйственные работы стали обязательными для всех.

1913 год - год 300 летия Романовых - принес множество новых слухов и ожиданий. Нерчинская каторга пережила страшное потрясение и разочарование, когда ожидание амнистии и послаблений заключенным не реализовались. [lviii]  Брешь в режиме пробила только первая мировая война. Надзиратели  регулярно обращались за разъяснениями к политическим, активно обменивались  с ними новостями о ситуации в стране и за ее пределами.

Оставшееся до амнистии 1917 года время сибирская ссылка и каторга не переживала особенных потрясений, и хотя прежних “вольностей” более не допускалось, репрессивный напор тюремных  и полицейских администраций существенно сократился.

2. Характеристика морального положения ссылки и каторги

a) Проблема переоценки ценностей  и её влияние

на моральное положение ссыльных и поликаторжан.

Каторга и ссылка налагали  свой отпечаток на моральное состояние политзаключенных. Вряд ли можно всерьез говорить о духовной общности ссылки - дальше "коммунальных" проблем она обычно не шла, а при выходе на поселение бывшие каторжане довольно скоро переходили к индивидуальному хозяйству, желая отдознуть от иноголетней жизни “на людях”.

  В среде каторжан и ссыльнопоселенцев можно было встретить и социал-демократов, и эсеров, и анархистов, и бундовцев, и националистов, то есть политический состав ссылки был крайне неоднородным. Соответственно, в пику революционно настроенным заключенным, придерживавшимся так называемой "этики ссыльного революционера" и призывавшим к активной борьбе, можно было встретить и упаднические настроения. Все это, безусловно, провоцировало как политическое, так и моральное размежевание среди ссыльных; социальный и партийный состав имел немалое влияние на моральное положение  политической ссылки.[lix]

Вообще,  по мнению самих ссыльных,[lx] ссылка являлась производной от революционной среды, из которой она формировалась. Когда в революционном движении господствовало народничество - ссылка в большинстве своем состояла из народников. Позднее на смену народникам пришли марксисты, а за ними - социал-демократы. Так, например, две ведущие фракции революции 1905 года - социал-демократы  и социал-революционеры - преобладали в Якутской ссылке 1910-х годов.

У эсеров в то время в Якутске  находилсь Зензинов (в Верхоянске), бывшая “мальцевитянка” Л. Езерская, П. Куликовский и другие. Эсеры группировались вокруг Л. Езерской, создавшей своеобразный "эсеров-ский салон" в Якутске. В материальном отношении эсерам жилось лучше, так как их лучше, чем социал-демократов, поддерживали эсерские организации. Социал-демократическая группа была менее обеспечена, но зато  в ее составе было “довольно много деловых ребят, которые сумели сделаться "общественно-полезными"          людьми в Якутии.” [lxi]

Так, социал-демократы Ерохин, Щербаков, Швец - служили у Громовых по торговой части. В.И. Николаев - известный кооператор-меньшевик - выпускал первую общественную частную газету в Якутске. Н.А. Скрынник, Сенотрусов - преподавали. (134)

Каждая группа жила своей жизнью, своими интересами, но между ними было живое           общение, объяснявшееся связями, возникшими в тюрьмах Нерчинской каторги. Позднее, когда подошла новая публика, из новых тюрем, личные связи ослабли, и обе фракции якутской ссылки больше обособились.

Тем не менее, отрыв от непосредственного участия в деятельности партийных организаций, отдаленность мест поселения от центров политической активности, длительность заключения, необходимость постоянно заботиться о заработке и решении прочих проблем собственного существования в ссылке или на каторге, не способствовали укреплению "революционного духа" политических ссыльных.

И все же, сами бывшие политкаторжане признают, что “это было то время, когда  мы, без различия партийности,отражали ярко, сгущенно, почти целиком повторяли "волю".  "Волю" со всеми ее упадническими настроениями, отвернувшуюся от революционно-общественной деятельности и искавшую "утешения" и смысла жизни во всем, в чем угодно: в боге, в искусстве, в личных отношениях, в порнографии и проч. “[lxii]

В 1907-1910 годах на женскую каторгу,  полностью сосредоточенную в Мальцевской женской каторжной тюрьме, никаким образом не распространялись репрессии, применяемые порой к каторге мужской, а внешние проявления каторги (кандалы, проверки и т.д.) особенно не беспокоили арестантов.

Помимо необходимой физической работы - “возни вокруг себя”  - арестантки могли тратить весь свой досуг по своему усмотрению.

А.Биценко, в 1907-1907 годах придерживавшаяся идей социал-революционеров, отмечает, что на этом фоне были видны "признаки зарождающегося разложения революционера, как борца за социализм".

В среде каторжанок, среди которых были эсеры просто, эсеры-максималисты, анархистки различных группировок и социал-демократы, рос и креп дух скептицизма, разочарования, отчуждения, критики и "критиканства"[lxiii]: “Что ни с.-р., то или особый "оттенок" в теоретическом обосновании программы, тактики  и, в частности, террора, или уж вовсе совсем особое, такое своеобразное миросозерцание с вытекающим из него своим обоснованием деятельности.”[lxiv]

Широкая свобода мнений в партии эсеров приводила к уклонам в сторону марксизма, в сторону субъективной школы,  и так далее вплоть до трудно поддающихся пониманию мистических толкований задач партии  - в полном соответствии с той литературой, которую поголовно читали “мальцевитянки” на каторге. Естественно, все это вызывало немало недоразумений.

Пожалуй, стоит привести полностью свидетельство А. Биценко: “Были у нас, назовем условно, "идеалисты", ибо в то же время они и реалисты, поскольку не соглашались с материалистами с одной стороны, а с другой - с идеалистами.

Признавая важное значение экономики, они в то же время противоставляли себя материалистам, - так называемым "фаталистам", переоценивающим автоматизм в истории. Отрицая причиннозависимость исторических явлений, ограничивались функциональностью. Признавали значение в истории других факторов, напр. "роль сознания". Признавали необходимость "этического обоснования социализма" и в то же время учета реальных движущих сил революции: "не шли с проповедью социализма ко всем продряд, а только к трудящимся."

Считали  достаточным для действия ограничиваться "относительностью законов истории" (нет "вечных"), "относительностью правды истины, справедливости, ставя знак равенства между освобождением трудящихся и освобождением человечества", и пр. В арсенале этой группы кроме Лаврова, Михайловского и Маркса были Риль, Гефдинг, Мах, Авенариус, Риккерт и другие представители субъективной школы, марксизма, критической философии и других различных течений новейшей философии.”[lxv]

В то же время, немалая часть эсерок и максималисток рукововствовалась лишь "непосредственным чувством", толкаемом условиями жизни и вдохновленным героизмом борцов-террористов. Недаром партия социал-революционеров считалась достойной наследницей "Народной Воли". Эсеры были самой "боевой" революционной организацией.

А. Биценко признает: “Чистотой принципов никто не блистал у нас, и ни в каком отношении”[lxvi]

Например, одна из эсерок-максималисток (бывшая социал-демократка, прошедшая марксистскую школу) обосновывала свой максимализм ссылаясь на теорию "перманентной революции" Троцкого.

Другая эсерка-террористка прибыла на каторгу с крестом, библией и своим "собственным" миросозерцанием. Вместо эсеровских авторитетов предпочитала святых, и выдвигала такие принципы, которые не подходили даже для самой обширной эсеровской программы. Терррор она обосновывала примерно так: "надо отдавать самое дорогое за други своя - душу свою. Я и отдаю самое дорогое: фактом убийства человека поступаюсь своим нравственным чувством"[lxvii].

Несмотря  на все имевшие место отклонения "общее было здесь то, что все были социалистами прежде всего"[lxviii]

И все же, сомнения в конечном итоге неизбежно перерастали в переоценку всех ценностей, причем “пересмотру подверглись даже элементарные. общие для всех социалистов, положения, решенные, казалось, самим фактом вступления на путь борьбы за интересы того или иного класса”[lxix]

А. Биценко приводит выдержки из попавшей к ней в руки записной книжки одной из политкаторжанок: “Дело именно в том, что в период сомнений лишаешься основной предпосылки: оправдания своей жизни, а путем умственной работы найти его не так-то легко. Для этого нужна переоценка всех ценностей, и не ограничишься здесь одной теорией прогресса, за каждым «почему», возникает новое «почему» “[lxx].

Каторжанка постоянно задает себе вопросы, на которые никак не может найти ответа: “В чем оправдание нашей борьбы да еще с оружием в руках?”,   “И какой смысл? “,   “Почему обязательно надо идти таким узким путем - классовой борьбы?”,  “Кто сказал, кто доказал, что социализм нужен?”,  “Кто сказал, что надо непременно бороться за интересы трудящихся?”[lxxi]

Эти рассуждения порой доходили до "исступленного резонерства": “Почему я непременно должна дать чистую рубашку пришедшей с этапа?”[lxxii]

Этими настроениями каторжанок формировалось и  настроение социальной среды, характерными чертами которой становилась расхлябанность, пассивность, поддержка "резонерства" как должного подражанию и так далее .

Проявилось это и во время резкого усиления административного произвола в мужских тюрьмах  Нерчинской каторги в 1910-1911 гг., вызвавших  ряд самоубийств и голодовок политзаключенных. Женская каторга оказалась неспособна  к  серьезному и адекватному протесту в знак поддерджки. А. Биценко пишет:  “Для меня несомненно, что большинству жизни своей было не жаль... А все же молчали. <...> Очевидно, как ни мучились тем, что происходило в мужских тюрьмах, все же, в конце концов, не было достаточно повелительного стимула к выражению протеста смертью своей... “[lxxiii]

Едва ли не самое острое перживание политкаторжанок: признание своей  негодности перед лицом "масс" - в лице солдат, матросов, осужденных за восстаний и перед массой уголовных. Знакомство с  произведениями  Л. Андреева донельзя обостряло это чувство; часть политкаторжанок даже обращалась к начальству с просьбой перевести их к уголовным для "слияния с ними".[lxxiv]

Для большинства был характерен отход от революционно-социалистических позиций. Отпечатывалось это на общем фоне забвения слов "партийность", "социализм", "товарищ": если они и упоминались, то только с иронией, в кавычках или "исторически".[lxxv]

Под знаком забвения и беспощадной расправы с самим собой, в среде каторжанок сами собой сложились неписанные заповеди: "Никаких ссылок на партийные авторитеты и принципы", "никаких авторитетов вообще" (плевать на всех!), "не суди никого, на себя погляди" и так далее в том же духе: “В нашей жизни можно было найти сколько угодно таких случаев, показывающих, что в  своей оценке действий своих ли, оставшихся ли на воле мы уже далеко отодвинули критерий классовой морали, стало быть и "революционной этики", о которой так  любили шуметь”.[lxxvi]

Не только каторжане, но и многие ссыльные  вынуждены были пересматривать собственные моральные принципы, предпочитая  честное обывательское существование активной общественно-политической деятельности.

Ф.Я. Кон, прошедший через ссылку в конце XIX века,  указывает на то, что  ссыльных неизбежно затягивала необходимость обустройства. Ссыльным было необходимо жилище - они строили дом, для дома нужна была обстановка,  для того, чтобы содержать собственное хозяйство нужна была работа, многие обзаводились семьей,открывали свое дело и так далее: “это было то "бытие", которое определяло "сознание", - "бытие", одних заставлявшее  пить, лишь бы забыться, других доводило до самоубийства, еще иных превращало в обывателей”[lxxvii]

Политическим ссыльным, помимо всего прочего,  пришлось убедиться в том, что "бытие" определяло не только "сознание", но и политику.

Некоторые из ссыльных формации 1905-1907 гг., видя в ссылке непосредственное продолжение тюремного заключения, жили лишь чтением и подготовкой к дальнейшей партийной деятельности, совершенно игнорируя местную жизнь. Другие, особенно из "стариков", были тесно связаны со всеми культурными начинаниями и активно участвовали в культурно-просветительской работе ссыльного общества.[lxxviii]

В. Виленский отмечает, что в 1912 году  ссылка по социальному составу была приспособлена к так называемой "полезной деятельности": большинство сосланных составляли рабочие, имевшие то или иное ремесло. В отличие от предыдущих поколений ссыльных, которые много учились, читали, писали и так далее, ссыльные 1910-х годов должны были активно работать, зарабатывая себе на жизнь. На "революционную борьбу" времени просто не оставалось, да она и не нужна была в сибирской глубинке. [lxxix]

В воспоминаниях бывших политических ссыльных неоднократно можно встретить мнение, что многие из заброшенных в то время на северо-восток  Сибири политических ссыльных уцелели только благодаря тому, что им удалось зацепиться за жизнь, найти хотя бы только суррогат в занятиях наукой, в преподавательской деятельности, в торговле и так далее.[lxxx]

Если попытаться в двух словах выразить наиболее характерное для ссыльных  настроения, то “скука” и “пессимизм”, пожалуй, окажутся наиболее подходящими для этого случая. И в своих воспоминаниях, и в опубликованных фрагментах писем из сибирской глубинки в Европейскую часть России или за границу, ссыльные неоднократно указывают на царящую вокруг них обстановку безнадежности и уныния.

Автор одного из писем относящихся к 1911 г., пишет его под влиянием только-что произведенного у него по доносу обыска. Ищут местную организацию социал-демократов, которую сочинил какой-то "прохвост" - тоже из политических - из мести на романтической почве.

“Боже мой”, - пишет отправитель письма, - “всякие прохвосты, гады, шпики, провокаторы, доносчики, жандармерия способны разбить всю твою жизнь, способны отравить жизнь, способны сделать тебя черным пессимистом на всю жизнь. <...>

 25-го декабря одна из наших политических ссыльно-поселенок не могла вынести всего гнета ссыльной жизни и приняла яд. Но во-время подоспели товарищи и её отходили. <...>

 Разве успокоишь свои нервы? О чем я думал, сидя в тюрьме? Ведь в тюрьме, по крайней мере в челябинской, мне во сто раз лучше жилось: там я читал, был спокоен душой, много мечтал, а теперь... Будь ты проклята, несчастная жизнь! <...> Товарищ девица травилась, может быть, и я попытаюсь.”[lxxxi]

Указания на то, что в тюрьме сосланный в Сибирь в моральном плане ощущал себя более спокойно, не единичны.

В письме, направленном из из с. Знаменское, Иркутской губернии, Верхоленского уезда говорится : “Теперь я понял, что такое ссылка. Раньше мне представлялось все иначе. Думал - все-          таки воля. И главное - прочь из тюрьмы. Да, тюрьмы нет,и я волен делать, что мне  угодно. Но когда задумаешься, выходит, что делать-то нечего. Понимаешь ли, нечего делать. Вот что ужасно. Как в тюрьме. И хуже тем, что не видишь врага. Там все было ясно: кто-то мешает, там торчали решетки и надзиратели, тюремщики... и ясно было,      кто мешает, кто враг. <...> А здесь - ничего. До тошноты просто делать нечего.”[lxxxii]

Редактор журнала “Каторга и ссылка” и бывший ссыльнопоселенец Ф.Я. Кон также не раз упоминает о ссылочной скуке: “Время убивалось "как попало и чем попало". Жизни не было. Посещали друг друга, купались в собственном соку, влюблялись, ссорились, мирились, закапывались с головой в книги. Но жизни не было, зацепиться было не за что.”[lxxxiii]

Некоторые бывшие ссыльные   сравнивают  ссылку с несколько расширенным воспроизведением тюремной камеры: “вы так же прикованы к десятку случайно сожительствующих с вами людей, все ваши  социальные связи почти так же  ограничены этим  десятком. Создается быт, тусклость которого не преодолеть ни вину, ни  дешевым романам.”[lxxxiv]

И тем не менее, единственным духовный ресурсом каторги и ссылки вплоть до амнистии 1917 г.  все же “оставалалось усиленное чтение и прочая работа над собой”.[lxxxv]

Особенно ярко это отразилось в  “превращении” тюрем в “университеты”  на Нерчинской каторге.

b) Роль учебы в жизни политзаключенных

 Нерчинской каторги.

Без преувеличения можно сказать,  что главным содержанием жизни  каторги, особенно в 1907 - 1910 гг., были занятия.

Например, заключенные Мальцевской женской каторжной тюрьмы занимались самыми разнообразными предметами, от первоначальной грамоты  (24 каторжанки были малограмотны) до сложных философских проблем. 43 человекка - 64 % от общего числа - были со средним и незаконченным высшим образованием. Иногда на 1 малограмотную, таким образом, приходилось несколько "учительниц". [lxxxvi]

Проводились кружковые занятия по естествознанию, истории  и литературе. Даже более подготовленные спешили получить новые знания, учили языки и так далее. Очень популярна была философия. По признанию бывших каторжанок, занятия по философии и психологии вызывали как-то особенно много споров и страстности. Целые ряд отдельных философских проблем тщательно прорабатывался в тюрьме. Так, например, коллективно был проработан вопрос о субъективном начале в древней философии.[lxxxvii]

В помощь к занятиям каторжанки имели  прекрасную библиотеку из более чем 800 книг, постепенно сформировавшуюся из присылаемых с воли изданий. Большей частью в библиотеке были книги по философии,  истории, социологии, истории культуры, экономическим наукам и беллетристика. Особенно волновали тюрьму новинки прозы, например, сочинения  Л. Андреева, которые обычно зачитывали вслух.[lxxxviii]

Впрочем, не все мальцевитянки были столь увлечены учебой. Например, М. Окушко занималась тем, что писала остроумные и яркие письма (которые она называла "письма к тетеньке"). В них высмеивались  увлечение заключенных философией  и их беспочвенность, преследовались идеи аскетизма, восхвалялось вполне законное желание еды, любовь к жизни и так далее. Эти "письма к тетеньке" обычно публично зачитывались после вечерней поверки. В одном из писем была, например, красочно описана смерть С. Ротконф, у которой, от чрезмерных занятий, при вскрытии были обнаружены перья, бумага и непрожеванные учебники. [lxxxix]

Ф. Радзиловская  и Л .Орестова  подтверждают, что “из всех радостей в тюрьме - возможность углубленно мыслить и заниматься больше всего захватывала и волновала.... Такое углубление в науку, такую радость           занятий, трудно, конечно, представить на воле, где сама жизнь требует огромного напряжения и отнимает и физические, и психологические  силы”.[xc]

А. Пирогова подытоживает:  “И теперь, когда мы говорим гордые слова, что мы сумели превратить наши тюрьмы в  университеты, вышли лучше вооруженными, чем вошли в тюрьмы, - мы не договариваем до конца: эти университеты были спасительными кругами, и не будь их,  нас ждало бы безумие и вымирание. К этим alma mater нет сыновней привязанности у            их подневольных студентов, так как знания куплены в них слишком дорогой ценой, -ценой молодости, здоровья, личной жизни.”[xci]

Не отставала от мальцевитянок и мужская каторга, и если в женской тюрьме обсуждать политической вопросы было не принято, то в мужских тюрьмах революционные идеи постоянно находились в центре внимания.

Политическое руководство принадлежало партийным фракциям, причем иногда наблюдался резкий антагонизм между беспартийной массой и партийцами. В этом были виноваты все фракции.

Зерентуй в это время был настоящей фабрикой учебы, "вольным" университетом, вокруг которого складывалась вся культурно-политическая работа среди почти 500 политических заключенных.[xcii]

В камерах читались публичные лекции (например, Р.И. Малецким), велась политико-просветительская работа (эсерами П. Прошьяном, Столяровым, Е. Созоновым), свою работу вела социал-демократическая фракция (Плесков, Малоземов, доктор Попов (Бритман) и другие).В Плесков упоминает, что  лекторское поле оставалось почти всегда за социал-демократами, причем тут не было различий         между меньшевиками и большевиками: фронт социал-демократов  был всегда объединенный.[xciii]

В те же годы фракции вели деятельную переписку с партийными центрами на воле. Кое-что делали и сами политкаторжане, например, посылали в столицу корреспонденции и доклады в думскую социал-демократическую          фракцию, просили новостей.

Не обходилось здесь и без курьезных случаев. Однажды В. Плескову дали письмо со штемпелем тюремной  конторы: "просмотрено". Письмо просматривал старый помощник начальника тюрьмы Островский  и он был подслеповат. На листке почтовой бумаги мелким почерком был записан целый       реферат о положении рабочего класса в России, о борьбе профсоюзов, о легальных  формах движения. Под письмом стояла подпись Ю. Мартова. [xciv]

 Дерзость каторжан в то время доходила даже до того, что они из тюрьмы снабжали троицкосавскую партийную организацию полученной из-за границы литературой и писали для нее прокламации.[xcv]

Конечно, Зерентуй 1907-09 годов был счастливым исключением среди каторжных централов, это признают и сами заключенные, но даже при самом лучшем режиме можно было получить пулю от часового и быть убитым за безделицу на прогулке или у окна ночью. И то и другое было и в Зерентуе.[xcvi]

Как бы то ни было, здесь прослеживаятся определенное различие между женской и мужской каторгами. Очевидно, что более чем 500 членов политического коллектива Зарантуйской тюрьмы было необходимо контролировать, что называется, “изнутри”. Именно поэтому, как нам кажется, политическая активность мужской каторги находилась на высоте и не допускала того “разброда”, который наблюдался на женской каторге. К тому же, руководителям партийных фракций в среде каторжан удавалось на редкость грамотно проповедовать свои  политические идеи, не допуская серьезных расколов внутри политического коллектива.

c) Моральное положение политической каторги и ссылки накануне 1917 года.

Репрессии начала 1910-х годов существенно подорвали моральный дух заключенных. По признанию очевидцев, “многие вышедшие с каторги глядели потухшим взглядом и даже жизнь и революция не пахнули на них своим знойным дыханием, а встречены были ими, как чужие.[xcvii]

Если для обывателя свержение царизма было и завершением революции, то для политических каторжан и ссыльно-поселенцев минутная радость победы сменялась тяжелым раздумьем над завтрашним днем. ё        Не у всех революционный максимализм каторги сохранился надолго, и последующая борьба размежевала бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Для многих  приобщение к политической действительности стало трагедией, так как их максимализм оказался не нужен  партийным организациям. Впрочем,  и сами бывшие ссыльнопоселенцы и политкаторжане в итоге стремились отмежеваться от политической деятельности, в особенности если она была как-то связана с Сибирью.

Например, после февральской революции 1917 года,  смену власти в Якутии  сделали главным образом по инициативе социал-демокра-тической группы ссыльных, которая, пролучив вести о революции, выдвинула идею свержения якутского губернатора  и сделала это без особого труда. Социал-демократ  Г.П. Петровский стал якутским областным коммисаром, из Якутского гарнизона был образован Якутский Совет Солдатских Депутатов, а также Якутский Комитет общественной безопасности и Совет рабочих депутатов. Якутская городская дума была переизбрана, а ссыльно-поселенцы стали ее гласными, сделавшись таким образом "отцами города". Однако,  с открытием путей сообщения социал-демократы  устремились "на континент", сдав таким образом власть в руки эсеров. Например, после отъезда социал-демократа Г.И. Перовского, коммисаром был назначен эсер Соловьев. До отъезда  Виленского хозяйственная власть оставалась в руках социал-демократов, но испытывала постоянные "атаки". Позднее влать полностью перешла эсерам, а вся Якутская социал-демократическая организация была арестована и брошена в тюрьму.

Еще раз отметим, что социал-демократы сами отдали власть. Измотанные каторгой и последующей ссылкой, они использовали любой повод, чтобы покинуть места своего вынужденного поселения. Так, занимавший ответственный пост в новой структуре власти ссыльнопоселенец Виленский признается, что он выехал из Якутии под уважительным предлогом не собираясь возвращаться назад: “Я выехал их Якутии на всероссийское демократическое совещание. Но это был, конечно, предлог, и я и товарищи понимали, что вряд ли мне захочется вернуться в гибельные места Якутии.”[xcviii]

Впоследствии Виленский отошел от политической деятельности посвятив себя науке.

Немалая часть ссыльных и бывших политкаторжан шла "по наклонной" к пьянству, разврату, уголовным преступлениям, - “организованная” часть политической ссылки старалась всячески от них отмежеваться. И все же, по поступкам опускавшихся “на дно”  ссыльных во много судили о  моральных качествах политической ссылки вообще. 

Как пишет в своих воспоминаниях  М. Константинов,  “эти люди,типичные представители морально разложившейся части ссылки, ничего общего не имели ни с “организованной” частью ссыльного общества, ни с политической ссылкой вообще.”[xcix]

Один из них,  Калугин, непрерывно кутил, женился на якутке, обзавелся детьми, устраивал скандалы на весь поселок, и "имел клеймо предателя на лбу".  Второй,  ссыльный солдат,- снабжал местных спекулянтов спиртом из якутского казенного военного склада.

Третий - некто Браиловский, административный политссыльный,  приехав в поселок совершенно не скрываясь открыл производство и торговлю самогоном.

С "истинными" политическими ссыльными эти трое не контактировали, что не мешало им перед проезжавшими и местными активно афишировать себя в качестве политических ссыльных, революционеров, анархистов и так далее. В то же время, Браиловский еще с Ленской ссылки активно служил иркутскому охранному отделению.[c]

О “неорганизованной” части политических ссыльных пишет и проходивший по уголовной статье П. Васильев, который после работы на Новотроицких золотых рудниках был отправлен  в вольную команду, где  встретился с политическими ссыльными.

Один из них, Андрей Агеев, рабочий-железнодорожник, социал-демократ,  “был страшно озлоблен на всё и на всех: и на то, что вот он на уголовном положении, а другие, по существу, такие же, как и он, "беспечально как баре" (его слова) коротают дни в разных там Зерентуях и Акатуях”[ci]

 Другой, юный эсер Павел Поляков, осужденный за убийство провокатора, тоже опускался "на дно". Общего между собою "товарищи" ничего не имели: “Не было и намека на коллектив. Каждый дул в свою дудку”.[cii]

Между тем, образ жизни и поведение "неорганизованной" части ссылки зачастую расценивалось как характерное для всей “политики”,что ей не прибавляло авторитета. Между "организованной" и “неорганизован-ной" частями ссылки постоянно шла борьба.

На наш взгляд, правительство добилось своих целей, поскольку упадок морального духа политических ссыльных и политкаторжан, по существу, наблюдался повсеместно. Казалось бы, бывшие заключенные  после освобождения были готовы к активной борьбе. Но на деле, адаптация к реальным условиям  Российской политической борьбы в Европейской части страны была крайне тяжелой. Не случайно, большое количество  ссыльных совершало побеги и уезжала за границу, чтобы заодно порвать и с ссылкой, и с необходимостью продолжать идейную борьбу в России. Профессиональных революционеров, оставшихся на политической арене страны после 1917 года,  по отношению к общему числу политических ссыльных и каторжан Сибири, было крайне мало. Политику к 1917 году делали партийные организации Европейской России, и пришедшим из Сибири товарищам оставалось воспользоваться плодами их трудов, а также получить должный почет и уважение за принесенную во благо высших идеалов жертву.

Заключение.

Итак, вряд ли следует рассматривать  сибирскую политическую ссылку и каторгу 1900 - 1917 гг.  как "кузницу кадров" для революции. Советские исследователи справедливо признавали, что тяготы и лишения ссылки, материальное, правовое и моральное положение ссылки не способствавали росту политической активности заключенных и ссыльных. Было необходимо активное стимулирование этой активности извне, а затем долгая адаптация бывших ссыльных (закончивших срок заключения, либо совершивших побег) к реальной жизни.

В нашей работе мы показали, что изъятие революционно настроенных людей из бурнокипящей политической обстановки предреволюционной России и посылка их на поселение в отдаленные уголки Сибири, а также суровое каторжное наказание, заставляло  многих пересматривать собственные взгляды на политическую борьбу и, зачастую, отказываться от ”высших идей”. Как мы видим, эта ситуация, с некоторыми отклонениями, в целом была характерна в течение всего рассматриваемого нами периода.  Несмотря на возникавшие межфракционные и межпартийные разногласия, ссыльные в первую очередь  отмечали, что во-первых, на местах поселения буквально  было нечем заняться, и это повергало их в уныние, и во-вторых , что необходимость  думать о  заработке и обустройстве вытесняла из головы все мысли о политической борьбе. То же самое мы можем отнести и к политической каторге, где в бегстве от  рутины каторжного бытия заключенные углублялись в штудирование научных трудов, и были к тому же вынуждены вести неравную изматывающую борьбу против произвола тюремных властей.

Таким образом, цель настоящей работы  - определить, как условия жизни в ссылке и на каторге влияли на моральный настрой самих ссыльных, а также выделить характерные для всего рассматриваемого нами периода черты - нам кажется выполненной.

В заключение, хотелось бы еще раз отметить значимость изучения мемуаров бывших политических ссыльных и каторжан. На наш взгляд, широкий анализ этих источников личного происхождения позволяет осветить достаточно большой спектр вопросов. Здесь необходимо более глубоко привлекать наработки социологии и психологии, для того, чтобы понять процессы становления обыденного сознания политических заключенных.

Воспоминания политкаторжан и ссыльнопоселенцев остаются по прежнему во многом неиспользованным историческим источником, и нами была освещена лишь незначительная часть вопросов, ждущих своего исследователя.

[i] Соколов А.И. Идейно-политическая борьба в сибирской ссылке в период между двумя буржуазно-демократическими революциями (современная историография проблемы) // Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. – февраль 1917 г.) - Иркутск, 1989 -  Выпуск 11  -  С.81

[ii] Шерстянников Н.А. Идейно-политическая борьбв большевиков против меньшевизма в сибирских колониях политических ссыльных. // Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. – февраль 1917 г.) - Иркутск, 1989 -  Выпуск 11  -  С.192-202; Рощевская Л.П. Западносибирская политическая ссылка в период реакции 80-х годов XIX века // Ссылка и общественно-политическая жизнь в Сибири (XVIII - начало XX в.) - Новосибирск, 1978 -С.141 -159; Марголис А.Д. Система сибирской ссылки и закон от 12 июня 1900 г. // Ссылка и общественно-политическая жизнь в Сибири (XVIII - начало XX в.)  -  Новосибирск, 1978  - С. 126 - 140 и др.

[iii] Хазиахметов Э.Ш. Положение политических ссыльных между революциями 1905 и февраля 1917 гг. // Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. - февраль 1917 г.) - Иркутск, 1974 - Выпуск 2 - С. 175-193; Хазиахметов Э.Ш. Массовые источники по истории сибирской политической ссылки 1905 -1917 гг. // Политическая ссылка в Сибири XIX - начало XX в. Историография и источники - Новосибирск, 1987 - С.150-161 и др

[iv]  Соколов А.И. Идейно-политическая борьба в сибирской ссылке в период между двумя буржуазно-демократическими революциями (современная историография проблемы) // Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. – февраль 1917 г.) - Иркутск, 1989 -  Выпуск 11  -  С.79-95;  Соколов А.И.  Роль центральных партийных изданий в борьбе ссыльных большевиков против оппортунизма в межреволюционныейпериод (к историографии проблемы) // Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. – февраль 1917 г.) - Иркутск, 1991 -  Выпуск 12  -  С.68-82 и др.

[v] Шерстянников Н.А. Идейно-политическая борьбв большевиков против меньшевизма

[vi] Пронин Ю.В. Издания Всесоюзного общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев о деятельности восточносибисрких организаций РСДРП периода революции 1905-1907 годов.// Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. – февраль 1917 г.) - Иркутск, 1991 -  Выпуск 12  -  С.33

[vii] Биценко А.  В Мальцевской женской каторжной тюрьме (к характеристике отношений // Каторга и ссылка - 1923 - №7 - С. 192 - 208 ;  Васильев П. Новотроицкие золотые промыслы. // Каторга и ссылка. - 1930 - №1 - С. 120 -140; Холщевников И.В. Чита в 1905 году // Каторга и ссылка. - 1926 - №1 - С.35-62  и др.

[viii] Плесков В. "Вольный университет" и культработа на каторге // Каторга и сñûëêà - 1930 -¹10 - Ñ. 164 -176

[ix] Биценко А.  В Мальцевской женской каторжной тюрьме (к характеристике отношений... и др.

[x] Кон Ф.Я.. На поселении в Якутской области (продолжение) // Каторга и ссылка - 1929 - №1 - С. 95-103; Кон Ф.Я.. На поселении в Якутской области (окончание) // Каторга и ссылêà - 1929 - ¹2 - Ñ. 93 - 98 è äð.

[xi]Виленский (Сибиряков) В. Последнее поколение якутской ссылки // Каторга и ссылка - 1923 - №7 - С. 129 -141; Виленский (Сибиряков) В. 12 марта // Каторга и ссылка - 1925 - №2 - С. 9 -13; Константинов М.  Мартовские дни у Ледовитого океана (из записок политического ссыльно-каторжанина) // Каторга и ссылка - 1925 - №2 - С.14 - 48

[xii] Черкунов А.Н Жизнь политической ссылки и тюрьмы по перехваченным письмам. По материалам Иркутского губ. жандармского управления за 1912 год (Иркутское Губ. Архивное Бюро) // Каторга и ссылка. - 1926 - №1 - С.171 -185

[xiii] Марголис А.Д. Система сибирской ссылки и закон от 12 июня 1900 г.... С. 128

[xiv] Там же. С .  130-134

[xv] Там же. С. 135

[xvi] Там же С. 137

[xvii] Там же. С. 138

[xviii] Там же. С. 140

[xix] Хазиахметов Э.Ш. Положение политических ссыльных... С. 177-178

[xx] Хазиахметов Э.Ш. Организация побегов политических ссыльных... С. 59

[xxi] Èñòîðèÿ Ñèáèðè : Ë.,1968 Ò.2 - Ñ. 328

[xxii]  Хазиахметов Э.Ш. Положение политических ссыльных... C. 176

[xxiii] Там же C. 177

[xxiv] Рощевская Л.П. Западносибирская политическая ссылка... С.151

[xxv] А.Н. Черкунов Жизнь политической ссылки и тюрьмы по перехваченным письмам. По материалам Иркутского губ. жандармского управления за 1912 год (Иркутское Губ. Архивное Бюро) // Каторга и ссылка. - 1926 - №1 - С.171

[xxvi] Там же. С. 174

[xxvii] Там же. С. 175

[xxviii] Радзиловская  Ф., Орестова Л. Мальцевская женская каторга... С. 140

[xxix] Там же. С. 138

[xxx] Спиридонова М.А. Из жизни на Нерчинской каторге // Каторга и ссылка - 1925 - №3 - С. 127

[xxxi] Там же. С. 128

[xxxii] Хазиахметов Э.Ш. Положение политических ссыльных... C.177

[xxxiii] Радзиловская Ф.Ф.   Мальцевская вольная команда... С.143

[xxxiv] Виленский (Сибиряков) В. Последнее поколение якутской ссылки... С. 136

[xxxv] Виленский (Сибиряков) В. Последнее поколение якутской ссылки... С. 136

[xxxvi] Катин-Ярцев В.  В тюрьме и ссылке (окончание)... С. 137

[xxxvii] А.Н. Черкунов Жизнь политической ссылки... С. 174

[xxxviii] А.Н. Черкунов Жизнь политической ссылки... С. 174

[xxxix] Катин-Ярцев В.  В тюрьме и ссылке... С. 137

[xl] Хазиахметов Э.Ш. Положение политических ссыльных... C.179

[xli] Хазиахметов Э.Ш. Положение политических ссыльных... C.180

[xlii] Хазиахметов Э.Ш. Положение политических ссыльных... C.181

[xliii] Радзиловская Ф. Мальцевская вольная команда... С. 140

[xliv] Там же.С. 145

[xlv]  Пирогова А. На женской каторге  // Каторга и ссылка -  1929 - №10 - С. 151

[xlvi] Каховская А. Из воспоминаний о женской каторге. // Каторга и ссылка - 1926 - №1 - С. 154

[xlvii] Радзиловская  Ф., Орестова Л. Мальцевская женская каторга 1907 - 1911 гг... С. 138

[xlviii] Там же. С. 116

[xlix] Там же

[l] Там же

[li] Там же  С.118

[lii] Спиридонова М.А. Из жизни на Нерчинской каторге (продолжение)... С. 181

[liii] Пирогова А. На женской каторге... С. 152

[liv] Плесков В. "Вольный университет" и культработа на каторге // Каторга и ссылка - 1930 -№10 - С. 166

[lv] Там же С. 166

[lvi] Сломянский М. В Алгачах // Каторга и ссылка - 1930 - №8/9 - C. 145

[lvii] Там же  C. 146

[lviii] Пирогова А. На женской каторге... С. 165

[lix] Хазиахметов Э.Ш. Положение политических ссыльных... C.185

[lx] Виленский (Сибиряков) В.  Последнее поколение якутской ссылки... С 133

[lxi] Там же С 134

[lxii]  Биценко А.  В Мальцевской женской каторжной тюрьме (к характеристике отношений // Каторга и ссылка - 1923 - №7 - С. 192

[lxiii] Там же С. 193

[lxiv] Там же С. 194

[lxv] Там же С. 194

[lxvi] Там же С. 201

[lxvii] Там же С. 196

[lxviii] Там же С. 196

[lxix] Там же С. 196

[lxx] Там же С. 197

[lxxi] Там же С. 198

[lxxii] Там же С. 199

[lxxiii] Там же С. 207

[lxxiv] Там же С. 204

[lxxv] Там же С. 205

[lxxvi] Там же С. 206

[lxxvii] Кон Ф.Я.. На поселении в Якутской области // Каторга и ссылка - 1929 - №2 - С. 93

[lxxviii] Катин-Ярцев В.  В тюрьме и ссылке... С. 138

[lxxix] Виленский (Сибиряков) В. Последнее поколение якутской ссылки... С. 133

[lxxx] Кон Ф.Я.. На поселении в Якутской области...  С. 98

[lxxxi] Черкунов А.Н.  Жизнь политической ссылки... С. 173

[lxxxii] Черкунов А.Н.  Жизнь политической ссылки... С. 173-174

[lxxxiii] Кон Ф.Я.. На поселении в Якутской области (окончание)... C.96

[lxxxiv] Григорьев Р. В местах отдаленных // Каторга и ссылка - 1930 - №11 - С. 146

[lxxxv] Григорьев Р. В местах отдаленных... С. 155

[lxxxvi] Радзиловская  Ф., Орестова Л. Мальцевская женская каторга 1907 - 1911 гг... С. 125

[lxxxvii] Там же С. 126

[lxxxviii] Там же С. 127

[lxxxix] Там же С. 129

[xc] Там же С. 129

[xci] Пирогова  А. На женской каторге... C. 167

[xcii] Плесков В. "Вольный университет" и культработа на каторге... С. 167

[xciii] Там же С. 171

[xciv] Там же С. 173

[xcv] Там же С. 173

[xcvi] Там же С. 176

[xcvii] Спиридонова М.А Из жизни на Нерчинской каторге... С. 129

[xcviii] Виленский (Сибиряков) В. Последнее поколение якутской ссылки... С. 141

[xcix] Константинов  С.М. Мартовские дни у Ледовитого океана (из записок политического ссыльно-каторжанина)... С. 14

[c] Там же  С.12

[ci] Васильев П. Новотроицкие золотые промыслы... С. 136

[cii] Там же- С. 136